История и культура англосаксов. Правовые тексты и переводы богослужебных текстов

⁰

Истории Великобритании, продолжавшегося от Великого переселения народов (V век) до Нормандского завоевания Англии (1066 год).

Хронологически англосаксонское искусство находится между кельтским искусством и романским стилем . Англосаксонское искусство является локальной вариацией искусства периода миграций и составной частью островного искусства, к которому также относятся кельтский и новокельтский стиль.

Два периода расцвета англосаксонского искусства приходятся на VII-VIII века, когда были созданы сокровища захоронения Саттон-Ху , и на период после 950 года, когда произошло возрождение английской культуры после окончания вторжений викингов .

Характерные черты

Для англосаксонского искусства характерны следующие черты:

слияние трех традиций: кельтской, средиземноморской и германской;
отказ от натурализма в пользу абстрактности и условности;
использование звериного стиля , который, как пишет сэр Томас Кендрик , «утратил свою зоологическую реальность и превратился просто в узор»;
в декоративно-прикладном и изобразительном искусстве преобладала яркость и многоцветность.

Период с V по VII века оставил сравнительно мало предметов материальной культуры англосаксов, в основном это отдельные произведения декоративно-прикладного искусства (изделия из металла, кости и камня). От первых двух с половиной веков англосаксонской культуры не сохранилось образцов живописи, резьбы по дереву и монументальной скульптуры.

Однако в начале VIII века англосаксонское искусство переживает расцвет, к этому периоду относятся первые образцы живописи и скульптуры, которые дают представление о богатстве культуры того времени. В IX веке англосаксонские государства сталкиваются с нашествиями викингов . Период IX - первой половины Х века характеризуется временным упадком искусства; количество сохранившихся значимых объектов сокращается, их датировки более туманны. Многие монастыри закрываются и перестают функционировать в течение десятилетий. После Кентерберийской Библии (первая половина IX века) значимые иллюминированные манускрипты не появляются до Х века. Вероятно, огромное количество артефактов подверглось разграблению и разрушению и теперь навсегда утрачены для исследователей. В этот период в англосаксонское искусство проникают мотивы, характерные для искусства викингов - звериный орнамент в виде драконов и чудовищ.

Объединение англосаксонских королевств в единое государство при Альфреде Великом и окончание экспансии викингов привело к возрождению англосаксонского искусства в Х веке. В середине Х века появляется новый стиль книжной иллюминации, в основе которого лежали континентальные образцы. Наиболее известной была винчестерская школа , однако в Британии того периода были и другие школы со своими традициями украшения рукописей, способные соперничать с Винчестером . Винчестер как столица сначала Уэссекса , а затем всей Англии, оставался центром культуры до второй половины XI века.

глава III. языческая религия саксов.

Размышляя над идолопоклонством древних времен с высоты нашего благополучного века, мы не можем обойтись без некоторого недоумения той одержимостью, которая в различных уголках земного шара столь продолжительно омрачала человеческий разум. Мы, конечно, понимаем, что невозможно узреть величественный купол вселенной, рассмотреть планеты, движущиеся в заведенном порядке, обнаружить кометы, мчащиеся от системы к системе по орбитам, диаметр которых почти бесконечен, открыть в неисчислимым разнообразии созвездий новые и предугадать свет других, чей наполненный блеском луч еще не достиг нас; мы понимаем, что невозможно созерцать эти неисчислимые сферы бытия без чувства благоговейного трепета, ощущаем, что это удивительное великолепие природы повествует нам о Великом Творце. И потому весьма нелегко постигнуть, почему наставления Небес должны были поучать то или иное локальное идолопоклонство, которое, как представляется, изначально рассчитано на уничтожение совершенным величием самих Небес и их бескрайними пределами.

Древнейшие религии мира, по-видимому, являлись чистым теизмом, без идолов и храмов. Эти неотъемлемые атрибуты в политическом устройстве идолопоклонства были неизвестны ни древним пеласгам, главным прародителям греков, ни ранним египтянам и римлянам. Еврейские патриархи их не знали, и даже наши германские предки согласно Тациту обходились без них.

Между тем, у каждого народа, за исключением евреев, с течением времени система идолопоклонничества неизменно усовершенствовалась. Божество было заменено символами, которые человеческое недомыслие выбрало в качестве его представителей; самыми древними из них являлись небесные тела – наиболее невинные объекты греховного поклонения. Когда же стало возможным сделать идолопоклонничество выгодным ремеслом, герои уступили свое место возвеличенным до богов царям. Неистовое воображение вскоре заработало с такой щедростью, что воздух, море, реки, леса и земля наводнились всевозможными божествами, и легче, как заметил древний мудрец, было встретить бога, чем человека.

Однако же, если более глубоко задаться этим вопросом, можно прийти к выводу, что и многобожие и идолопоклонство были с одной стороны результатом деятельности человеческой гордыни, отбрасывающей всё недосягаемое для своего понимания; с другой – результатом естественного движения человеческого интеллекта к познанию и умозаключениям. Это были ложные умозаключения, но вместе с тем они являлись, по мнению некоторых писателей, ошибочными попытками в процессе развития. По мере развития интеллекта, когда пробудилась чувственность, и начал распространяться порок, у некоторых зародилось представление, что почитаемый Всевышний столь величественен, а человек, столь ничтожен, что люди или дела их не могут являться объектом его божественного внимания. В других проявилось желание вызволиться из-под опеки столь совершенного и священного Существа, дабы иметь возможность с меньшим ограничением и раскаянием потворствовать всевозможным плотским радостям. С этого момента эти представления и желания получили одобрение, поскольку поощряли людское желание почитать божества, имеющие недостатки схожие с их собственными; и толкование о нашем мироустройстве, будучи перепорученным более низменным, имеющим свои собственные слабости, божествам, стало приветствуемым предложением, ибо пыталось примирить восприятие возвышенного величия Божества с переживанием ежедневных проступков и недомыслием человеческого рода. Иначе человечество не признало бы существование этого Божества, и не поверило бы в его промысел, и при этом не смогло бы жить в комфорте без веры ни в одно, ни в другое. Оттого-то многобожие находилось под влиянием постоянного развития и самоудовлетворения религиозного творчества в качестве некоего допущения, рассчитанного на то, чтобы объединить обе эти истины и удовлетворить сомнения скрупулезных и любознательных. Сначала новые вымышленные образы почитали как посланников и представителей Высшего Существа. Но по мере того, как они приобретали все новые и новые отличительные черты и оттенки, особенно после того, как возобладала практика аллегоризации природных явлений, выдуманные божества были многократно умножены и сопоставлены со всеми областями и проявлениями природы. Культ же героев появился из веры в бессмертие души и был своевременно добавлен к тому изобилию посмертной благодарности и почитания, к которому человечество было всегда так склонно. Эти причуды, как кажется, были естественным следствием ухода человека из-под Божественного руководства, ибо у нас не может быть истинного знания о сотворении, провидении и воли Всемогущего Властителя, кроме его собственных откровений об этих благоговейных таинствах. У рода людского не было другого выбора, кроме как верить, добросовестно хранить все, что он ему поведал, и руководствоваться его попечительством. Но как только вышеуказанные пристрастия и поведение получили распространение, началось отклонение от великих и простых истин Всемогущего Властителя к созданию и предпочтению домыслов человеческого невежества и догадок. Неизбежным результатом такого прискорбного образа жизни явились заблуждение и лживость; сознание затуманилось и деградировало под тяжестью собственных теорий, мир же наполнился суеверием и нелепостью.

Использование идолов явилось попыткой развеять сознание, пробудить воспоминания, привлечь чувства и направить внимание на видимое изображение невидимой Вездесущности. Во всех религиозных странах, особенно в странах с наименее развитым интеллектом, они были весьма действенны для этих целей. В целом же, как многобожие, так и идолопоклонство рано или поздно скатывались к зацикливанию сознания исключительно на собственных ложных фантазиях, к угнетению способности мыслить, к замене собой поклонения Всеродителю и появлению наидичайшего суеверия и тиранического преследования. В дальнейшем непрерывное развитие человеческого разума привело к отмене обоих этих мнимых религиозных мировоззрений с той же напористостью, с какой первоначально предлагало их. Когда наши саксонские предки поселились в Англии, они пользовались ими обоими: у них было много богов, и они почитали своих идолов. Однако развитие интеллекта достаточно быстро привело к ослаблению привязанности к их племенному суеверию, что можно заключить из искренности, с которой они слушали первых христианских миссионеров, и из стремительности, с какой они приняли христианскую веру.

Красота имени, данного саксонским и германским народами Богу, не сравнимо ни с каким другим, за исключением более почитаемого еврейского названия. Саксы называют его God, буквально Good (Благо); одно и то же слово, обозначающее как Божество, так и самое привлекательное его качество.

Собственная система язычества англосаксов известна нам весьма посредственно, поскольку о начальных этапах ее развития свидетельств нет, а об этапе расцвета упоминаются лишь некоторые подробности. Она, как представляется, имела весьма разнородный характер и существовала достаточно долго, достигнув в своем развитии постоянных институтов и значительного ритуального великолепия.

То, что при поселении англосаксов в Британии у них были идолы, алтари, храмы и жрецы, что их храмы имели ограды, что они считались оскверненными, если в них были брошены копья, что жрецу было запрещено носить оружие или ездить верхом, кроме как на кобыле, – все это мы узнаем из неоспоримого свидетельства достопочтенного Беды ().

Некоторые объекты их поклонения мы находим в названиях нынешних дней недели.

Касательно солнца и луны мы можем сказать лишь, что солнце у саксов являлось женским божеством, а луна была мужского пола (); о Тиве (Tiw) мы не знаем ничего кроме его имени. Воден считался их великим праотцем, от него они вели свои родословия. В дальнейшем будет показано, что вычисления произведенные на основе этих родословий помещают период деятельности реального Водена в третье столетие христианской эры (). О саксонском Водене, его жене Фриге и Танре или Торе, мы знаем крайне мало, и было бы не совсем правильно в подробностях излагать здесь все те фантазии, что были сочинены о них. Боги севера Один, Фригг (или Фрига) и Тор являлись, по всей видимости, их норманнскими аналогами, хотя мы и не решаемся приписать богам саксов мироустройство и мифологию, которую скальды последующих веков донесли до нас из Дании, Исландии и Норвегии. Воден был верховным кумиром языческой религии саксов, однако мы не можем что-либо еще к этому добавить, кроме описания Одина приведенного датчанами и норвежцами ().

Имена двух англосаксонских богинь донес до нас Беда. Он упоминает Рхеду (Rheda), которой они приносили жертву в марте, получившем от обрядов в ее честь название Рхед-монат (Rhed-monath), и Эостре (Eostre), празднества в честь которой справлялись в апреле, получившем в связи с этим название Эостре-монат (Eostre-monath) (). Имя этой богини дошло до сегодняшних дней в названии великой пасхальной церемонии: таким образом, память об одном из идолов наших предков будет сохраняться до тех пор, пока существует наш язык и здравствует наша страна. Богиню они величали словом gydena; а поскольку слово употреблялось как имя собственное вместо Весты (), не исключено, что под этим именем у них имелось собственное божество.

Фосете – идол, которому поклонялись на Хельголанде, одном из островов первоначально заселенных саксами, – был так знаменит, что это место стало носить его имя; оно называлось Фозетесланд (Fosetesland). Там ему были возведены храмы, и местность считалась столь священной, что никто не осмеливался ни тронуть пасущихся на нем животных, ни сделать глотка воды из протекавшего здесь источника, разве что только в величественном безмолвии. В восьмом веке Виллиброрд, обращенный англосакс, родившийся в Нортумбрии, кто под покровительством своего дяди Бонифация отправился миссионером во Фризландию, пытался искоренить это суеверие, не смотря на то, что Радбод, свирепый король острова, обрекал на жестокую смерть всех его осквернителей. Виллиброрд, неустрашась последствий, окрестил трех человек в источнике во имя Святой Троицы, и повелел забить на еду своим спутникам несколько коров, пасущихся там. Видевшие это язычники ожидали, что они будут поражены смертью или безумием ().

То, что у англов существовала богиня, которую они называли Нертой или матерью-землей, мы знаем от Тацита. Он говорит, что на острове среди океана была роща, в ней же укрытая покровом повозка, касаться которой было разрешено лишь жрецу. Когда предполагали, что богиня находится внутри повозки, ее вывозили, запряженную коровами, с величайшей почтительностью. Радость, празднество и гостеприимство были тогда повсеместны. О войнах и оружии забывали, а царившие мир и покой познавались только тогда и были любимы лишь до тех пор, пока жрец не возвращал богиню, насытившуюся общением со смертными, в ее храм. Повозка, покров и сама богиня омывались в скрытом от посторонних глаз озере. Затем рабы, прислуживающие на церемонии, топились в этом же озере ().

Саксы боялись злого существа, которого они назвали Faul (), некую женскую сверхъестественную силу, именуемую ими «эльф», и весьма часто использовали ее для хвалебного сравнения своих дам. Так Юдифь называется ælfscinu, блистательная как эльф (). Они также почитали камни, рощи и источники (). Континентальные саксы почитали госпожу Геру, фантастическое существо, которое, как они верили, парила в воздухе всю неделю после их Йоля, т.е. между нашим Рождеством и Крещением. Полагали, что вслед за ее посещением наступало изобилие (). Мы можем добавить, что слово Хильде (Hilde), один из терминов саксов для обозначения битвы, возможно, связан с одноименной богиней войны.

То, что у саксов было много идолов, явствует из нескольких источников. Папа Григорий в восьмом столетии, обращаясь к старым саксам, призывает их оставить своих кумиров, будь они из золота, серебра, меди, камня или из чего-то иного (). Хама, Флинн, Сиба и Зернебог, или темное, злорадное, зловещее божество, говорят, являлись частью сонмища их богов, но мы не можем поведать о них что-либо, кроме имен (). Также упоминалась саксонская Венера; она изображалась стоящей обнаженной на колеснице, с головой обрамленной миртом, горящим факелом в груди и символом мира в правой руке. Правда подобное описание выказывает в своих деталях слишком много утонченности, да и источник его не самый весомый ().

В описании Кродуса присутствуют более существенные признаки достоверности; оно, по-видимому, сохранилось в Хронике Брунсвика, которую позднейшие историки использовали для своих работ. Кродус представлялся стариком, облаченным в белую тунику, охваченную льняным поясом со свободно свисающими концами. Изображался он с непокрытой головой; в правой руке держал сосуд, полный утопающих в воде роз и других цветов; в левой – колесо от колесницы; его босые ноги стояли на покрытой неровной чешуей рыбе, словно на жерди (). Идол возвышался на пьедестале. Он был найден на Горе Херкиниус в крепости Харсбург, которую в древности называли Сатур-бург (), т.е. укрепление на холме Сатура. Таким образом он был, по всей вероятности, идолом Сатура (Satur), от которого произошло название нашей субботы ().

Не подвергается сомнению, что в ознаменование некоторых важных событий у саксов имелся зловещий обычай человеческих жертвоприношений. Тацит упоминает его как особенность всех германцев, которые в определенные дни приносили человеческие жертвы своему верховному божеству. Сидоний свидетельствует, что по возвращении из грабительских походов саксы приносили в жертву десятую часть своих пленников, выбранных жребием (). Мы уже упоминали, что за святотатство преступник приносился в жертву тому богу, храм которого он осквернил; Эннодий же рассказывает о саксах, герулах и франках, что они верили в то, что человеческой кровью умиротворяют свои божества (). Но толи человеческие жертвы являлись обязательной частью их религиозного обряда, толи они были всего лишь случавшимся время от времени жертвоприношением пленников или преступников, решить невозможно из-за отсутствия других данных ().

Об обрядах англосаксов у нас практически нет никаких подробных сведений. В месяце феврале они подносили оладьи своим богам, и по этому обстоятельству месяц был назван Сол монат. Сентябрь из-за языческих торжеств выпадающих на этот период назывался Халиг монат, священный месяц. Ноябрь известен как месяц жертвоприношений, Блот монат, ибо они подносили своим богам скот, который забивали в это время (). Поскольку у англосаксов существовало обыкновение употреблять в зимний период засоленное или вяленое мясо, возможно ноябрь или Блот монат, являлся порой, когда заготавливались и освящались продовольственные запасы на зиму.

Их знаменитый праздник Йоль (Geol, Jule или Yule), который справлялся в те же дни, что и наше Рождество, представлял собой сочетание религии и попойки. Декабрь называли erra Geola, или перед Йолем. Январь – eftera Geola, или после Йоля. Поскольку Рождественский день одним из саксонских названий именовался Geola или Geohol deg, вполне вероятно, что именно он являлся днем начала этого празднества. Этот день они считали первым в своем году. Беда выводит его начало от солнцеворота, когда с его наступлением начинала увеличиваться продолжительность дня (). С учетом того, что его ещё называли «ночь матери», а солнцу саксы поклонялись как женщине, я прихожу к мысли, что этот праздник был посвящен солнцу.

И тем не менее, самым знаменитым саксонским идолом на континенте являлся Ирминсула ().

Имя этого почитаемого идола писалось с варьируемой орфографией. Саксонская Хроника изданная в Майнце в 1492 году называет его Арменсула, что согласуется с произношением современной Саксонии. Мейбом, самый скрупулезный исследователь этого любопытного объекта саксонского идолопоклонства, придерживался названия Ирминсула ().

Он стоял у Эресберга на берегу реки Димель (). Это место вышеупомянутая Саксонская Хроника называет Марсбург. Рифмованная Хроника тринадцатого столетия упоминает его как Мерсберг (ныне – Марсберг. Прим. al_avs ), что является современным названием ().

Его искусно выполненный храм был просторным и величественным. Идол возвышался на мраморном столпе ().

Возвышающаяся фигура представляла собой вооруженного воина. Правая рука держала стяг, привлекавший внимание алой розой; левая – весы. Гребень его шлема был выполнен в виде петуха; на груди был выгравирован медведь, а на свисающем с плеч щите на поле, полном цветов, имелось изображение льва (). Описание Адама Бременского, как представляется, подразумевает, что он был деревянный, и что место, на котором он стоял, находилось под открытым небом. Это был величайший кумир всей Саксонии, а согласно Ролвинку, писателю пятнадцатого столетия, источники которого нам не известны, не смотря на то, что воинственное изваяние являлось главной фигурой, около него находилось еще три других (). Из хроники, называемой Народной Хроникой, мы знаем, что изображения Ирминсулы имелись и в других саксонских храмах ().

Служили в храме жрецы обоих полов. Женщины занимались предсказанием и гаданием; мужчины жертвоприношением, и часто вмешивались в политические вопросы, поскольку считалось, что их одобрение гарантировало благоприятный исход.

Жрецы Ирминсулы в Эресберге назначали Gowgraven, правителей районов континентальной Саксонии. Они также назначали судей, которые ежегодно решали местные споры. Таких судей было шестнадцать: старший, и потому главный, назывался Gravius; самый младший – Frono или помощник; остальные являлись Freyerichter или свободными судьями. Они вершили правосудие над семьюдесятью двумя семьями. Два раза в год, в апреле и октябре, Gravius и Frono являлись в Эресберг, и там совершали умиротворяющее пожертвование в виде двух восковых свечей и девяти монет. Если за год кто-нибудь из судей умирал, это тотчас доводилось до жрецов, которые из указанных семидесяти двух семей выбрали замену. До назначения человека на эту стезю его избрание семь раз провозглашалось людям громким голосом под открытым небом, и это считалось его инаугурацией.

В час сражения жрецы снимали изваяние своего кумира со столпа и приносили на поле брани. После сражения пленники и малодушные из рядов собственной армии приносились в жертву идолу (). Мейбом приводит две строфы старинной песни, в которой проигравший сражение сын саксонского короля жалуется, что его доставили к жрецу для пожертвования (). Он добавляет, что согласно некоторым писателям, в определенные священные дни древние саксы, в основном их воины, одетые в броню и размахивающие железными цестусами, верхом скакали вокруг идола, и, время от времени спешивались, дабы встать перед ним на колени, поклониться и шепотом произносили свои мольбы о помощи и победе ().

Кому это грандиозное изваяние было установлено, остается вопросом полным неясности. Поскольку Ερμηϛ созвучно Irminsul, а Αρηϛ по звучанию схоже с Eresberg, кумира идентифицировали Марсом и Меркурием (). Некоторые исследователи считали его памятником знаменитому Арминию (), а один трудился, доказывая, что это был символический истукан, не относящийся ни к какому божеству в отдельности ().

В 772 году этот почитаемый объект саксонского идолопоклонничества был сброшен вниз и разбит, а его храм разрушен Карлом Великим. В течение трех дней одна половина его армии продолжала работу по разрушению святилища, в то время как другая оставалась в полной боевой готовности. Его огромное богатство и драгоценные сосуды были распределены между завоевателями или переданы на богоугодные цели ().

Имеется несколько упоминаний о судьбе столпа после низвержения с него идола (). Он был брошен в повозку и утоплен в Везере в месте, где впоследствии возник Корби. После смерти Карла Великого он был обнаружен и перевезен за Везер. Саксы пробовали отбить его, сражение произошло на месте, которое последствии получило название Арменсула от случившегося здесь столкновения. Саксы были отражены, и для предотвращения дальнейших неожиданностей с их стороны столп поспешно был брошен в реку Иннер. Впоследствии поблизости в Хиллесхейме была построена церковь, и он после длительного духовного очищения был передан в нее и размещен на хорах, где долго служил подставкой для свечей во время торжеств (). В течение многих веков он оставался заброшенным и забытым, пока, наконец, Мейбом случайно не обнаружил его, а церковный каноник, сочувствующий его исследованиям, не очистил от коррозии и пятен ().

Идолопоклоннические народы чрезвычайно суеверны. Склонность людей к познанию будущего пытается удовлетворить их неведение иллюзорным использованием гаданий, жребиев и предзнаменований.

Все германские народы увлекались этой нелепостью. Тацитово свидетельство об этом, приведенное о германцах в целом, Мегинхард распространил и на древних саксов. Они верили, что голоса и полет птиц являлись толкованием Божественной воли, полагали, что ржание коней зависит от небесного вдохновения, и решали свои общественные вопросы мудростью жребия. Они разделяли небольшую ветвь плодового дерева на щепы, помечали их и наугад рассыпали на белое одеяние. Жрец, если это был государственный совет, или глава семейства, если имело место частное совещание, молился, пристально всматривался в небеса, три раза поднимал по одной щепе и истолковывал предрекаемое согласно ранее нанесенному знаку. Если предзнаменование было неблагоприятным, обсуждение откладывалось ().

Чтобы выявить судьбу предстоящего сражения, саксы отбирали пленника противостоящего им народа и назначали ему для противоборства своего воина. По исходу этого поединка они судили о своей будущей победе или поражении ().

Распространившееся из Халдеи на Восток и Запад представление о том, что небесные светила влияют на судьбы людей, оказало сильнейшее воздействие на сознание саксов. Важные вопросы, как они полагали, решались более удачно в определенные дни, а полная или новая луна считалась признаком наиболее благоприятного периода ().

Чародейство, излюбленное заблуждение невежественного человека, прибежище его глупости и изобретение его спеси или злобы, господствовало среди англосаксов. Один из их королей даже принял решение встречать христианских миссионеров под открытым небом, ибо считал, что колдовство особенно сильно проявляется внутри здания ().

Мы не имеем письменных свидетельств об эпических основах мироустройства англосаксонского язычества. Но о религии норманнов, которая преобладала в краях, заселенных англами и саксами у Эльбы, и являлась религией норманнских колоний в Англии, до нас дошло достаточно документальных источников. В них мы, возможно, и узрим суть веры наших примитивных предков. В некотором отношении политеизм севера был одной из самых рациональных форм идолопоклонства. Он хотя и уступает по стилю и фантазии классической мифологии, тем не менее, за ее пределами в целом отображает мощь и развитие интеллекта. Эдда, не смотря на свою беспорядочность, имеет более стройную теологическую систему, чем значительная часть Метаморфоз Овидия.

Примечательно, что норманны почитали трех основных наивысших богов, связанных друг с другом узами родства: Одина, которого они называли Всеотец или Всеродитель, Фрею, его жену и их сына Тора. Идолы этих богов были установлены в их знаменитом храме в Упсале (). Из них троих датчане, как и англосаксы, воздавали самые высокие почести Одину, норвежцы и исландцы Тору, а шведы Фрее ().

В религиозной системе мироздания норманнов мы видим могучие основы древнейшего теизма, смешанного с иносказанием, многобожием и идолопоклонством. Первое имя Одина – Всеотец, хотя со временем к нему добавились многие другие. Он описан в Эдде как Высочайший из Богов: "Живет он, от века, и правит в своих владениях, а властвует надо всем на свете, большим и малым... Он создал небо, и землю, и воздух... Он создал человека и дал ему душу, которая будет жить вечно и никогда не умрет, хоть тело и станет прахом иль пеплом. И все люди, достойные и праведные, будут жить с ним в месте, что зовется Гимле. А дурные люди пойдут в Хель" (). В других местах добавлено: "Когда восседает на престоле Всеотец, виден ему оттуда весь мир" (). - "Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу. Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам" (). Тор представлен сыном Одина и Фригг, а Землю называют дочерью Одина ().

У норманнов существовало несколько замечательных преданий, дошедших до нас в древнейшей эпической песне «Прорицание вёльвы». Одно из них гласит, что земле и небесам предшествовало царство небытия (). Другое, что в предназначенный период земля и весь мир будут сожжены в пламени. Конец мира был связан с неким существом по имени Сурт, т.е. «черный», который должен будет направить это пламя (). До этого дня Локи, их источник зла, должен был оставаться в пещере, посаженный на железную привязь (). После этого дня возникнет Новый мир; тогда праведные обретут счастье (). Боги будут сидеть рядом и беседовать, нечестивые же будет обречены на безотрадное существование (). Эдда заканчивается описанием этой финальной части, представляя её нам в более подробной форме:

"Снег валит со всех сторон... Три таких зимы идут сряду, без лета. А еще раньше приходят три зимы другие, с великими войнами по всему свету. Братья из корысти убивают друг друга, и нет пощады ни отцу, ни сыну... Волк поглотит солнце... Другой же волк похитит месяц... Звезды скроются с неба... задрожит вся земля и горы так, что деревья повалятся на землю, горы рухнут... и вот море хлынуло на сушу, ибо Мировой Змей поворотился в великанском гневе и лезет на берег. И вот поплыл корабль... Он сделан из ногтей мертвецов. Правит им великан по имени Хрюм. А Фенрир Волк наступает с разверстою пастью: верхняя челюсть до неба, нижняя - до земли. Мировой Змей изрыгает столько яду, что напитаны ядом и воздух, и воды... несутся сверху сыны Муспелля. Сурт скачет первым, а впереди и позади него полыхает пламя. Славный у него меч: ярче свет от того меча, чем от солнца. Когда они скачут по Биврёсту, рушится этот мост... Сыны Муспелля достигают поля, что зовется Вигрид. Туда же прибывают и Фенрир Волк с Мировым Змеем. Локи тоже там, и Хрюм, а с ним все инеистые великаны. Но сыны Муспелля стоят особым войском, и на диво светло то войско… встает Хеймдалль и трубит громогласно в рог Гьяллархорн, будит всех богов… Один... испрашивает совета у Мимира... Трепещет ясень Иггдрасиль, и исполнено ужаса все сущее на небесах и на земле. Асы и все эйнхерии вооружаются и выступают на поле битвы. Впереди едет Один в золотом шлеме... Он выходит на бой с Фенриром Волком. Тор... положил все силы на битву с Мировым Змеем. Фрейр бьется в жестокой схватке с Суртом, пока не падает мертвым. Пес Гарм... вступает в бой с Тюром, и они поражают друг друга насмерть. Тор умертвил Мирового Змея, но... падает наземь мертвым, отравленный ядом Змея. Волк проглатывает Одина, и тому приходит смерть. Рукою Видар хватает Волка за верхнюю челюсть и разрывает ему пасть. Локи сражается с Хеймдаллем, и они убивают друг друга. Тогда Сурт мечет огонь на землю и сжигает весь мир" ().

Эти предания хорошо согласуются с идеей, упомянутой в начале настоящей работы, о том, что варварские народы Европы возникли из ответвлений более цивилизованных государств.

Аллегория, возбужденное воображение, мистика и искаженные разъяснения добавили к этим преданиям множество диких и абсурдных небылиц, смысл которых мы не можем постичь. Строение Нифльхейма, или преисподней, из которого вытекали реки инея, и Муспелльсхейма, или страны огня, из которого исходили искры и пламень. Превращение инея от жара в капли, одна из которых стала великаном по имени Имир (), другая же – коровой по имени Аудумла, чтобы кормить его. Корова, слизывающая со скал соль и иней, которая обернулась прекрасным существом, от кого произошли его сын Бор, Один и все боги (), тогда как от ног злого Имира родились инеистые великаны. Сыновья Бора убившие Имира, и такое огромное количество крови вытекшее из его ран, что в ней утонули все семьи инеистых великанов, за исключением той, что спаслась на своем корабле (). Создание земли из плоти Имира, превращение его пота в моря, костей в горы, волос в леса, мозга в облака, а черепа в небо (). Все эти представления, объясняющие происхождение окружающего мира, произвольные иносказания, доступно излагающие произошедшие события, беспорядочные предания и переиначенные фантазии, – все это демонстрирует ту смесь, которую содержит в себе мифология любого народа.

Мы уже отмечали, что у англосаксов для выражения божества вообще наиболее распространенным являлось слово God, которое также означало Благо. Эта идентичность слов отсылает нас к тем первобытным временам, когда Божественное Существо было известно людям в первую очередь своими добрыми делами, являлось предметом их любви и почиталось за даруемые им благодеяния. Но когда они отступили от чистой веры начальных стадий развития и направили свою религию на удовлетворение собственных склонностей, новых веяний и устремлений, тогда начали возникать системы мироустройства, пытающиеся объяснить происхождение окружающего мира без его предшествующего вечного бытия, или даже без его содействия, и изложить свое понимание сотворения и гибели мира. С этого времени норманны-космогонисты учили о возникновении страны мороза на севере и страны огня на юге; о происхождении в результате их взаимодействия племени злых существ от великана Имира и богов от коровы Аудумлы; о войне между богами и злым племенем; о гибели Имира; о сотворении земли и небес из его тела; и наконец, о пришествии сил страны огня для уничтожения всего сущего, включая самих богов. Переплетение материализма, атеизма и идолопоклонничества, прослеживающихся в этих представлениях, демонстрирует отход человеческого разума от своих первоначальных великих истин и его усилия, направленные на замену этих истин собственными иллюзиями и ошибочными умозаключениями. Все это – и политеизм и мифология, – представляется некой попыткой компромисса между скептицизмом и суеверием. Интеллект, в процессе естественного развития начинающий познавать окружающий мир, позволил себе, игнорируя личное невежество, усомниться и разрешить эти сомнения с помощью своих фантазий (или прикрыть их своими аллегориями) и сформировать веру для удовлетворения собственных предпочтений.

Наиболее пугающими особенностями древней религии англосаксов, собственно как и всех тевтонских народов, являлись ее отстранение от целомудренных и благожелательных людских добродетелей и заключение тесного союза с войной и насилием. Она осуждала предательство и клятвопреступление; но она представляла их Верховное Божество как праотца сражений и кровопролития, и те, кто пал на поле битвы, становились его любимыми сыновьями. Им он отвел небесную Вальгаллу и Вингольв и обещал чествовать после смерти как героев (). Вера в это оправдывала все ужасы войны и связывала все человеческие надежды, усилия и страсти с ее непрерывным ведением.

В дальнейшем, по море развития интеллекта, людей перестала удовлетворять их мифология. Существуют многочисленные свидетельства распространения этого отчуждения (), которое, в конечном счете подготовило северян к принятию величественных истин Христианства, хотя вначале они и питали к ним неприязнь.

Методология поиска национальной составляющей западного мировоззрения

Нам предстоит здесь выявить роль английского этноса в зарождении и расцвете современной западной цивилизации - цивилизации, которая в общепринятой исторической типологии именуется Новым временем. Мы не будем сейчас отходить от опять же общепринятых исторических рамок Нового времени и примем, что новоевропейская культура возникла в ХVII-ом веке, что сопровождалось серьезными сдвигами в европейской культуре в материальном, духовном, социально-политическом плане. Что может послужить основой для выявления особой роли английской культуры в формировании европейского модернистского менталитета? Особая роль Англии в европейской истории всегда подчеркивалась в социально-политической историографии Европы. В других же сферах культуры эта роль была где менее заметна, а где и вовсе не проявлялась ввиду сущностно унификационистского характера модернистской культуры, с точки зрения которой в центральных сферах бытия культуры стирались национальные различия, которые начинали проявляться по мере нисхождения к все более периферийным сферам. Культуру модерна здесь можно представить в виде конуса, вершину которого образуют центральные сферы модернистской культуры (экономика, наука, наукообразная философия, нравственность в виде общечеловеческих ценностей и т.д.), по мере нисхождения к окружности-основанию конуса мы приближаемся к все более традиционным и отодвинутым в эру модерна на периферию сферам культуры (различные жанры искусства, обряды, ритуалы и т.д.). Нетрудно заметить, что прогрессистско-унификационистская направленность модернистского мышления стремится элиминировать все национально-сепаратистские {термин «сепаратистский» (лат. separatus) здесь используется в его изначальном этимологическом значении, на русский переводящимся как «отдельный», «особый»} проявления в высших сферах культуры и, по возможности, в периферийных. В тех же сферах, где унификационистские процессы сталкивались с трудностями, происходило ценностное их нивелирование и отталкивание на самые отдаленные края культурного пространства, как рудименты предшествующих, следовательно, отсталых, культурных эпох. Элиминация национального, таким образом, являлась приоритетной задачей модернистского мировоззрения при самом его возникновении, служащей прогрессистским, унификационистским, евроцентристским, научно-рационалистическим интенциям новоевропейского стиля мышления. Универсализм и «наднационализм» могут быть также причислены к родовым сущностным чертам модернизма, как и вышеперечисленные.

В своем пространственном бытии модернистская культура имеет тенденцию к гуманитарной экспансии, стремлению проводить всеобщую аккультурацию по западному типу. Этот процесс в ХХ-ом веке, особенно с падением колониализма, столкнулся с заметными трудностями, связанными с отторжением даже самыми примитивными культурными образованиями западных образцов жизнедеятельности. Необходимость решения этой проблемы повлекла за собой методологическую рефлексию, о которой следующим образом выразился М.К. Петров: «…В анализе культурной проблематики акцент сегодня необходимо переносится с того, что сближает и объединяет культурные типы, на то, что их действительно разделяет и что, видимо, тем или иным способом придется преодолевать в порядке культурной революции…» . Эта рефлексия затрагивала основополагающие методологические постулаты научного познания, можно сказать, святыни европейской культуры Нового времени, блистательно себя зарекомендовавшей в предыдущие два-три столетия и принесшей Европе мировое лидерство. Так что попытка преодоления препятствий, возникающих на пути европейской культурной экспансии, оборачивается в методологическом плане ревизией самого модернистского стиля мышления. Эта ревизия затрагивает и этнический универсализм европейской культуры, доходя даже до самого неприступного в этом движении бастиона - экспериментальной науки, которая изначально самоосознавала себя как этнически индифферентную сферу культуры, т.е. имеющую одинаковую силу принудительного убеждения для всех людей, вне зависимости от их национальной принадлежности. Трудности европейской культурной экспансии побудили искать ответы на вопросы, почему научный метод и научные знания не усваиваются представителями многих неевропейских культурных образований. Но в современных условиях вопрос необходимо ставить шире: а является ли модернистская культура одинаково универсальной не только в мировом масштабе, что уже, как мы видели, довольно проблематично, но и в рамках самой Европы, являющейся полиэтническим образованием? Трудности современной российской модернизации тем более заставляют нас искать ответы на поставленные вопросы. И от надоевших и бессильных причитаний о неспособности русской культуры к европейской модернизации перейти к историческому и культурологическому анализу самого возникновения новоевропейской культуры, а точнее ее национальной детерминанты, скрывающейся за постулатами об универсальном характере современной европейской культуры и ее сердцевины - экспериментального естествознания.

В первую очередь, в методологическом плане необходимо подчеркнуть, за общеизвестными сегодня утверждениями о принципиальном различии традиционных (или традиционалистских) и техногенных цивилизаций, надо четко помнить, что техногенная цивилизация присутствует в единственном числе, она уникальна, и нет никаких указаний на то, что в ближайшее историческое время (либо вообще когда-либо) техногенная западная цивилизация будет иметь своих двойников, возникших независимо от влияния первой и пока единственной. Следующим естественным шагом представляется взгляд на новоевропейскую культуру как возникшую спонтанно и не детерминированную предшествующими этапами европейской истории. Этот подход для всякого, кто может выйти за пределы марксистских схем, представляется вполне правомерным, тем более что он не нов - об этом уже говорили, хотя и не утверждали прямо, и Вебер, и Петров . Петров рассматривал европейскую культуру в ее истоках, начиная с античности, как отклонившуюся от естественных и простых форм воспроизводства и трансляции социального опыта . И хотя он подробно анализирует влияние средневекового образа мысли на зарождение научного мировоззрения, все же одного этого влияния недостаточно для последующих революционных изменений. Здесь мы с определенной степенью уверенности можем говорить о волевом факторе, который не может быть учтен при анализе предыдущих способов воспроизводства, а потому его невозможно ни предсказать, ни реконструировать его преемственную связь с традицией. Этот волевой фактор можно связать с развитием национального самосознания европейских народов, которое приобрело революционный размах в ХIV-XVII вв., при всех стараниях христианско-католического универсализма и космополитизма нивелировать этот процесс. И вот здесь возникает правомерный вопрос о той роли, которую играл в формировании новоевропейской культуры каждый из основных европейских этносов. И логически последующий шаг - какой европейский этнос играл ведущую роль в формировании современной европейской и всей западной цивилизации? История европейской культуры Нового времени в своем политическом, экономическом, техническом, научном аспектах недвусмысленно говорит, что особую роль в Европе последних трех-четырех столетий играл английский этнос. Хотя до последней поры этот вопрос вообще не возникал в рамках европейского научно-космополитического рационализма, не проводилось специальных исследований, все же мало у кого могут возникнуть возражения по поводу тезиса о том, что Великобритания проявляла инициативу во многих значимых, системообразующих явлениях европейской культуры (в государственной политике, в экономике, в науке). Но инициатива на то и инициатива, чтобы быть пусть значимым и частым, но все же единичным актом. Нынешнее же состояние европейских духовных реалий подводит к тому, чтобы признать английский этнос не просто ведущим, но и создавшим современный западный культурный Космос. М.К. Петров обмолвился, что современная европейская научно-техническая цивилизация - это продукт англосаксонского духа . За универсалистскими интенциями в экономике, науке, технике скрывается мононациональная культура, менталитет, философия, и даже мифология. Если реконструировать процесс формирования мировоззренческих оснований современной европейской культуры в схемах синергетики, то можно сказать, что европейская средневековая культура вошла в кризисное неравновесное состояние в ХIV-XV вв., и в течение следующих двух-трех столетий, находясь в состоянии брожения и хаоса, имела перед собой несколько альтернативных путей развития. Возможно здесь и сыграл свою роль тот самый волевой фактор в лице английского этнического самосознания и энергичной политико-экономической деятельности Англии, настойчиво предлагавший Европе свои принципы построения новых мировоззренческих постулатов и новые принципы воспроизводства человека и трансляции социального опыта. Далее нам предстоит более подробно, опираясь на ряд современных исследований, охарактеризовать роль англосаксонского этноса в формировании западного менталитета.

Англосаксонская национальная составляющая в формировании основ современной цивилизации

Современная культура характеризуется не только рационалистическим мировосприятием (что проявляется в ценностях и идеалах науки), но и рациональными взаимоотношениями практически во всех сферах жизнедеятельности, даже в таких, которые, как искусство, являются слабо поддаются формализации. Разум культуры Нового времени можно определить как инструментальную рациональность, характеризующуюся как постановка целей (в рамках земной жизни) и поиск максимально эффективных путей их достижения, т.е. с наименьшими материальными и временными затратами. Является ли эта инструментальная рациональность универсальным фильтром мировосприятия? Т.е. может ли она представлять собой средство упорядочения мира, которым одинаково хорошо могут владеть различные этнические образования? Здесь можно вспомнить знаменитый риторический вопрос «Если умный, то почему не богатый?», который в рассматриваемом нами контексте представляется отнюдь уже не риторическим. Современная лингвистика вкупе с аналитической философией ХХ-ого века, которая, к слову, является англоязычной, пришла к выводу, что язык того или иного этнического образования, впитанный представителями данной общности с детства, определяет мировосприятие и первичное ощущение порядка в окружающей реальности . Все было бы гораздо проще, если бы языки мира различались между собой только по лексическому составу, и каждая словарная единица одного языка имела бы четкий смысловой коррелят в другом. Однако та же самая современная лингвистика классифицирует языки мира на пять типов, имеющих ярко выраженные структурно-грамматические отличия. И вот эти структурно-грамматические различия, мягко выражаясь, существенно влияют на различия в мировосприятии тех или иных национальных субъектов. Эта пятичленная типология в известной степени условна, так как каждый из структурно-грамматических типов несет в себе признаки всех остальных, однако признаки одного какого-либо типа являются здесь доминантными. Языки различных европейских национальных субъектов принадлежат к различным структурно-грамматическим типам. Новоанглийский язык, сформировавшийся к ХVI-ому веку, принадлежит к аналитическому языковому типу, и является самым аналитичным из всех европейских языков. Вот как характеризует аналитическую структуру лингвист А. Кирияцкий: «…аналитический разумный подход ко всему, самоуничтожение архаики и ненужных излишеств в демократической политике, экономике и языках…строжайшие законы построения предложений для донесения максимально чёткой мысли или красоты (иногда в ущерб красоте). Точно так же в политике и экономике. То, что аналитически не приносит прибыль, уходит аналитически на задний план, как рудимент, что приводит к часто поверхностному знанию, ведущему к процветанию, но угасанию внутреннего развития…» . Здесь мы видим и достоинства, и недостатки аналитической структуры, но очевидно, что для создания инструментально-рационального мировосприятия новоанглийский язык подходит как нельзя лучше, лучше остальных европейских языков. Данные выводы хорошо объясняют как то, что английский язык является самым распространенным международным языком, так и то, что благодаря своему языку англоязычная культура демонстрирует свою эффективность во всех значимых сферах европейской и мировой культуры. Эту связь между инструментальной рациональностью и англоязычным менталитетом можно перевернуть и задаться вопросом, а не создана ли сама инструментальная рациональность как общеевропейский феномен, распространяющий свою экспансию по всему миру, именно английской культурой в период хаоса и брожения ХVI-ХVII-го веков? Инструментальная рациональность, очищенная от ценностных установок, основывается на том, что во всем необходимо исходить исключительно из собственных материальных интересов. Подобная ментальность предполагает взгляд на окружающий мир, в том числе и других людей, как на мертвые неодушевленные тела, средства для достижения моих интересов. Идеологическая основа для формирования и распространения таких взглядов была дана в учении Т. Гоббса, в частности, в знаменитой его фразе «война всех против всех», говорящей о том, естественная природа человека - это вражда с окружающими людьми во имя удовлетворения своих потребностей . В экономическом плане этот постулат Гоббса явился идеологической основой политэкономической концепции А.Смита, которая в свою очередь явилась идеологическим базисом современной либеральной экономики . В философско-методологическом аспекте Т.Гоббс принадлежит к числу родоначальников английского эмпиризма, который, ограничил поле человеческого познания окружающей нас опытной реальностью и на долгое время (а мы с вами продолжаем жить в европейской культуре Нового времени) стал центральной парадигмой философского и научного познания.

Наконец, недавние исследования показывают, что даже гордость европейской культуры - экспериментальная наука, которая долгое время осознавалась как оплот интернационализма, скреплявший национальные миры в единый европейский Универсум, и та не свободна от этнических тылов. В частности, исторически первая научная теория, механика Ньютона, которая на три с лишним столетия определила мировосприятие европейского человечества, имеет в своих основаниях некоторые британские мифологические корни. Юнговская концепция архетипов дает методологическую базу для подобного рода анализа. Результаты структурного анализа ньютоновского механицизма вкратце могут быть представлены следующим образом. Материя, как и весь материальный мир, предстает у Ньютона как бесформенная, пассивная, однородная субстанция. Обращение к традиционной мифологии обнаруживает здесь параллель с символом Воды. Мифологическая «Вода» символизирует всю совокупность возможного. Ньютоновская картина мира несет в своей основе безграничную Воду или Океан как символ физической Вселенной. А поскольку эта картина мира не предполагает Суши, то природа должна мыслиться здесь как начало, хотя и отличное от Воды в ее первоначальном виде, но все же связанное с ней. При этом нетрудно заметить, что механизм в сущности и есть такое начало, так как он тяготеет в большей степени к принципу «водному», хаотичному, материальному, в противоположность организму, насквозь пронизанному духовными, логосными энергиями. Далее, механизм, как известно, предполагает движение. Однако, это не движение в смысле органическом, т.е. не рост, усложнение и последующее увядание, представляющие собой многогранное развертывание внутренней потенции и цели, а движение иного рода - однообразное, бесцельное, сводящееся к развертыванию «дурной бесконечности». Нильс Бор в своей автобиографии сравнил ремонт поврежденной яхты с регенерацией тканей у раненого кита: «… корабль на самом деле тоже не совсем мертвый предмет. Он относится к человеку также как паутина к пауку или гнездо к птице. Формообразующая сила здесь исходит от человека и ремонт яхты тоже в известном смысле аналогичен исцелению кита». Полагаем, что это очень глубокая мысль, ведь, действительно, механизм связан с его создателем и управителем - человеком. Человек в отношении механизма выполняет роль «души» в древнем смысле этого слова, т.е. активного, разумного, волевого, но в то же время качественно отличного от механизма и относительно независимого от него начала (и, следовательно, человек, принимаясь за управление механизмом, как бы дематериализуется, почти сводится к душе, то бишь к разуму и воле). Как видим, механизм выражает собой принципы унификации, бесцельного в себе движения, телесности, доминанты множественности над единством. Все этого - отпечатки признаков материи в древнем, мифологическом смысле этого слова, т.е. материи как неопределенности, текучести, бесформенности, бесконечной раздробленности. Причем, ясно, что в системе традиционных мифологем такому неодушевленному, материальному, подвижному началу, существующему в бескрайнем Океане и связанному с водной стихией может соответствовать лишь символ Корабля. Итак, мифологический символ физической природы в ее феноменальном, предметном виде в картине мира Ньютона - «Корабль».

Природа, согласно Ньютону, не имеет начала активности сама в себе, она движется вследствие внешней трансцендентной силы - Божественного первотолчка, искривляющего инерционное прямолинейное движение обособленных тел, превращающего их в систему природы и приводящего весь этот мир в движение. При этом и закон тяготения Ньютон также склонен понимать как чудо Божье. Итак, ньютоновский Бог в Его динамической ипостаси мыслится абсолютно трансцендентным и совершенно чуждым для природы началом - невидимой, всепроникающей и всеуправляющей силой, противоположной косному видимому миру. Очевидно, в традиционной мифологии этому соответствует образ Ветра, поскольку там “ветер представляет собой воздух в его активном, подвижном аспекте и считается первичной стихией в силу своей связи с творящим дыханием или дуновением”.

Итак, картина мира физики Ньютона, если ее перевести с метафизического языка на язык мифологических символов - это бурлящий, беспокойный Океан-Материя без конца и без края. В Океане этом плавает Корабль-Природа, который движим Ветром-Духом - тем же самым небесным началом, но в его активности.

Если мы вернемся к общему контексту западной культуры Нового времени, то тотчас обнаружим, что в Новое время произошло важнейшее для всей последующей западной истории событие: Англия начала осознавать себя не частью континента, как в Средние века, а Мировым Островом, соответственно стала формироваться и крепнуть особая цивилизация «океанического типа», противопоставившая себя традиционным цивилизациям континентального типа. В геополитике Суша и Моря понимаются как два вида мироустройства и мирочувствования, принадлежащих той или иной цивилизации, которые выражаются в двух антогонистических моделях бытия или «номосах» - Дом и Корабль. Дом - это покой. Корабль - движение. Геополитика видит в Море и Суше, Корабле и Доме не просто метафоры, связанные с географическими особенностями цивилизации, а корневые для сознания и самосознания этой цивилизации мифологемы, определяющие ее бытие и образ исторической жизни, т.е. судьбу. При этом утверждается, что господство стихии Суши и номоса «Дом» свойственно для традиционного типа общества, основные черты которого - привязанность человека к земле, Отечеству, доминирование иерархизированного мировоззрения, как правило, религиозного толка, «духовная Вертикаль», подчеркнуто непрагматичный, нерациональный, небуржуазный вид социальной жизни. Господство Моря и Корабля, напротив, предполагает общество демократического, индивидуалистического типа, основные черты которого - утверждение индивидуальной свободы, активности, и социальной мобильности, деиерархизированное нерелигиозное мировоззрение, «духовную горизонталь», рыночный прагматизм и т.п. . Основатель геополитики Карл Шмидт особо отмечает, что индустриальная революция, культ сциентизма, комфорта и рационализации общественных отношений - принадлежность исключительно цивилизаций океанического типа, связанная с их специфическим мировидением.

Ладыгина О.М.

Введение

Миф появляется еще на заре человечества и сопровождает его вплоть до наших дней, видоизменяясь, но не теряя своего значения. Сущность мифа изучалась многими исследователями с позиций литературы, фольклористики, этнологии, философии. Здесь предлагается анализ мифа как явления культуры, неотъемлемо с ней связанного, влияющего на нее и находящегося под ее влиянием. Этнические, социальные, культурологические процессы находят свое отражение в трансформациях мифа, позволяя судить о том, как они протекали и какой отпечаток накладывали на менталитет народов.

Легенды о Круглом Столе короля Артура появляются еще в период господства кельтов в Северной Европе, отвечая особенностям мышления и верований кельтов под воздействием определенных исторических событий - угрозы со стороны германских племен, породившей необходимость в героизации одного из военачальников.

Современные историки делят развитие англосаксонской Англии на два периода - с середины V по IX век и с IX по середину XI века. Ранний период рассматривают как время разложения родоплеменного строя и зарождения элементов феодальных отношений (это касается, в частности, экономики и социальной структуры общества). Ранний период (I-V вв.) характеризуется безусловным господством в Западной Европе кельтской группы варварских племен, с которыми в это время ведет борьбу Западная Римская империя.

На исходе VIII века произошло вторжение скандинавов, которые захватили значительную часть Англии. Это способствовало консолидации ряда варварских королевств в единое раннефеодальное государство. В 1066 году Англия была завоевана герцогом Нормандии Вильгельмом - потомком скандинавских викингов и вассалом французского короля. Дальнейший период принято считать относящимся к высокому средневековью.

Переход от государственных родоплеменных отношений к четко структурированным феодальным был тесно связан с формированием этнической группы англосаксов, а потом - англичан. Очевидно влияние влившихся в него этнических группировок - саксов, скандинавов, позже норманнов - на изменение социальной структуры рассматриваемого общества. Государство на территории Британии быстро развивалось, обретая свои классические формы. Все эти процессы ярко отразились в легендах о Круглом Столе короля Артура и их эволюции.

Миф «вбирает в себя» все особенности культуры, характерные для того или иного общества в тот или иной исторический период: это касается и этических норм, и материальной культуры, и религии. В легендах о Круглом Столе короля Артура, наряду с сохранившимися кельтскими мифологическими элементами, существуют нормы куртуазного вежества, привнесенные нормандцами, идеалы, проповедуемые христианством, и т.д., что делает миф чрезвычайно многослойным. Анализ его слоев дает ключ к пониманию менталитета народов, населявших Британские острова, а также того влияния, которое оказывали на него социокультурные процессы, происходившие в Британии.

Особое место в формировании мифа занимают авторские произведения, написанные Бенуа де Сен-Мором, Кретьеном де Труа, Марией Шампанской, Томасом Мэлори, Вольфрамом фон Эшенбахом и т.д. В зависимости от того, был автор французом, англичанином или немцем, в его произведении выходила на первый план та или иная тема (романтические отношения, героические подвиги или моральные нормы); резко отличались характеры персонажей, стиль написания произведений. Особенности национальной культуры ярко проявляются в мифотворчестве.

Несмотря на обилие книг, посвященных данной теме, до сих пор легенды о Круглом Столе короля Артура изучались в основном литературоведами (такими, как В.Шерер, А.Мортон, А.Д.Михайлов, Е.М.Мелетинский и др.). Это весьма специализированный подход, не рассматривающий особенности мифологичности данных легенд.

В этой книге предпринята попытка проследить, как культурологические особенности социума, его становления и развития преломляются в мифотворчестве, рассмотреть миф в качестве феномена культуры и разобрать, как изменения, происходившие на Британских островах с V по XV век, отображались в таком явлении, как миф.

Вся наша жизнь, в той или иной степени, пронизана мифами, и исследование отражения их в повседневности, а также мифотворчества как в прошлом, так и в настоящем является одной из важнейших задач культурологической и социальных наук.

Культурологические качества мифа

Прежде чем рассматривать культурологические особенности конкретного мифа, необходимо пояснить, какой смысл заключается в понятиях «культура» и «миф». Существует большое количество определений для каждого из этих понятий1. Исследованием мифов занимаются литературоведение, фольклористика, этнология, религиоведение и другие науки - и каждая дает свою трактовку мифа, да не одну. Поэтому необходимо уточнить эти основополагающие для культурологии понятия.

Теории о культуре, на которых базируется современная культурологическая наука, уходят своими корнями в XVIII и XIX века. Так, например, в Германии в XVIII веке понятия «культура» и «цивилизация» противопоставлялись. Не имеет смысла подробно рассматривать весь опыт, который был накоплен в этой области с XVIII по XX век. Но следует отметить, что он нашел свое отражение в работах современных исследователей. В частности, исследователь А.Б.Есин вкладывает в термины «цивилизация» и «культура» следующее значение: «Цивилизация представляет собой способ выживания человека в мире при помощи изменения мира... Культура представляет собой прямо противоположный способ выживания. Ее сущность - приспособление человека к враждебному миру и, как результат, обретение душевного комфорта»2. Подобной точки зрения придерживается В. Библер, в своей статье о культуре предлагающий гипотезу, согласно которой «именно противостояние мегасоциума промышленной цивилизации (какую бы форму она ни принимала) и малых ядер социума культуре, - именно это противостояние будет решающим событием начала XXI века»3. Некоторые исследователи видят истоки данного противопоставления в различии между творчеством и обыденной деятельностью. Например, П.С.Гуревич утверждает: «Деятельность человека многообразна. В одном случае она порождает культуру, в другом - нечто иное... Человек, который изобрел колесо, - творец культуры. Работник, который на конвейере располагает колесо на ось, - человек цивилизации»4. Говоря о культуре и деятельности, представляется уместным привести также цитату из книги В.М.Межуева «Культура и история»: «Из того, что деятельность образует главную причину существования культуры, еще вовсе не следует, что культура и есть деятельность, что это - одно и то же, что можно свести культуру к деятельности»5.

С XVIII века ученые расходятся в оценке роли культуры. Продолжателями оптимистической теории, по которой развитие культуры идет по прогрессивному пути (выдвинута И.Г.Гердером), являются такие философы XX века, как Н.КРерих. Слово «культура» он перевел как «почитание света» («культ» - почитание, «ур» - свет). Он пишет: «Культура есть синтез возвышенных и утонченных достижений... Культура есть спасение. Культура есть двигатель»6. Оптимистического взгляда на культуру придерживается также современный исследователь А.И.Арнольдов, дающий в своем «Введении в культурологию» следующее определение понятия «культура»: «...нам следует подойти к пониманию культуры как явления синкретичного, воспринимать ее как динамичный творческий процесс, синтез созданных человеком материальных и духовных ценностей, гармоничных форм отношений человека к природе, обществу и самому себе, как результат его связи с миром и утверждения в нем»7.

Противоположный, так называемый «пессимистический», взгляд на культуру выдвинул Жан Жак Руссо - это теория культуры, по которой культура лишь наносит вред человечеству. В XX веке она получила развитие в трудах многих значительных философов. Так, З.Фрейд утверждал, что благодаря культуре «человек... стал чем-то вроде бога на протезах»8; Фрейд видел в ней причину комплексов и неустойчивой психики человека: «...культура вообще построена на отказе от первичных позывов... Эти «культурные лишения» являются доминирующими в большой области социальных взаимоотношений людей; мы уже знаем, что здесь кроется причина враждебности, с которой приходится бороться всем культурам»9. Кроме последователей З.Фрейда, пессимистического взгляда на культуру придерживались представители франкфуртской школы, в частности Г.Белль. В работе «Франкфуртские чтения» он утверждает, что «немцы - народ, травмированный образованием, эта травма создает питательную среду для демагогии, взращивает образовательные сословия, ограничения, рессантименты»10. Испанский мыслитель Х.Ортега-и-Гассет писал, что «тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности»11.

На тех же позициях стояли экзистенциалисты и некоторые другие ученые.

Весьма интересна и точка зрения религиозных философов. Не употребляя собственно термина «культура», профессор прот. В.Зеньковский в работе «Основы христианской философии» уделяет целую главу «учению о "поврежденности" природы», где рассуждает о причинах возникновения зла: «Животные в борьбе друг с другом не ищут однако зла, а просто уничтожают друг друга. Это, конечно, верно в том смысле, что влечение ко злу как таковому мы находим только у людей, и тут кстати сказать, что среди других признаков, отличающих человека от дочеловеческой природы, это занимает очень веское место»12.

Некоторые исследователи утверждают, что существует много культур, присущих разным народам. Так, например, Алан Финкелькраут в статье о культурном самосознании говорит об эквивалентности культур, имея в виду в первую очередь европейскую культуру и культуры «народов "третьего мира"». Эва Берар в статье «Диалог культур» пишет, что «различия между культурами, имеющими общий источник, являются менее резкими, чем те, что существуют между европейскими метрополиями и колонизированными народами».13

В противовес подобным антропологическим взглядам Р.Робин предлагает структуралистское определение: «Культура - это область символики, <...> под термином "культура"... следует понимать всю область символического, а не только все поле коллективных представлений»14. Л.Е.Кертман, отвергая принадлежность материальных элементов к культуре, формулирует следующую дефиницию: «...это духовная жизнь общества, детерминированная в своих основных характеристиках условиями материальной жизни и социальных отношений, а также оказывающая на них обратное влияние»15. Культурой называл сферу духовных достижений человечества К,Маркс, исключая из этого понятия материальную культуру и религию 16.

Это лишь немногие теории, формулирующие понятие культуры. Однако каждая из них рассматривает этот феномен в каком-то одном из его аспектов. Здесь уместно процитировать К.Леви-Строса: «Мы называем культурой любое этнографическое множество, обнаруживающее при его исследовании существенные различия по сравнению с другими множествами. Если пытаться определить существенные отклонения между Северной Америкой и Европой, то их можно рассматривать как разные культуры; если же обратить внимание на существенные различия между, скажем, Парижем и Марселем, то эти два городских комплекса можно будет предварительно представить как две культурные единицы. ...Одно и то же объединение индивидов, если оно объективно существует во времени и пространстве, всегда имеет отношение к различным культурным системам: всеобщей, континентальной, национальной, провинциальной, местной и т.д.; семейной, профессиональной, конфессиональной, политической и т.д.»17. Если продолжить рассуждение философа, можно вывести определение, согласно которому к культуре будет относиться все, что создает человек; все, что не является природой: «Культура считается особой упорядоченной селективной областью феноменов, противопоставляемой "природному". "Природное" рассматривается как материал для "культуры" - реализованной способности человека специфичным образом "метить" окружение как свою "среду"»18. Нелогично ограничивать понятие «культура» одной или даже несколькими областями деятельности человека или рассматривать это понятие с точки зрения основного вопроса философии. «Особенностью процессов функционирования культуры является то, что любой факт культуры является единством материального и идеального, так как материальная культура всегда является воплощением определенной духовной культуры, равно как и духовная культура может существовать только будучи овеществленной, опредмеченной, получившей то или иное материальное воплощение. Таким образом, материальная и духовная культура диалектически взаимосвязаны, они воздействуют друг на друга, не могут существовать в отрыве одна от другой»19.

Здесь мы подходим, наверное, к наиболее общему определению культуры, которое дается, в частности, Э.В.Соколовым: «Культурой мы называем все то, что создано руками и разумом человека, весь искусственный - отличный от природы - мир явлений»20.

Таким образом, понятие «культура» охватывает все области - и материальную, и духовную; как прогрессивные достижения человечества, так и то, что может привести к гибели весь окружающий мир (как, например, атомная бомба). И каждый из элементов культуры находится в неразрывной связи с другими, они взаимовлияют друг на друга и несут на себе отпечаток этого влияния. Так, ярким примером этого процесса может послужить отношение к античным мифам в эпоху Возрождения: с одной стороны, будучи элементом третьего античного влияния (которое заключалось в том, что идеологи эпохи Возрождения искали истоки культуры в античности, а не в предшествовавшем данной эпохе средневековье), античные мифы часто отражаются и в философских работах (например, Ф.Бэкон «О мудрости древних»21) , и в искусстве (например, «Даная» Тициана, «Спящая Венера» Донателло), и в других областях. При этом мифам придается такая трактовка, которая вряд ли предполагалась античными народами. Ф.Бэкон приводит весьма смелые аллегории, уподобляя Кассандру Неуместной Откровенности, Сфинкса - Науке и т.п., а художники одевают античных героинь в платья своих современниц и помещают их в обстановку, не слишком отличающуюся от той, что окружала самих художников.

Начиная с античности, термину «миф» давали самую различную трактовку: приукрашенного исторического события (Геродот), аллегорического повествования (Ф.Бэкон), первобытной религии (этой весьма распространенной точки зрения придерживались, в частности, Э.Тайлор и Дж.Фрэзер); были попытки рассматривать миф как своеобразное описание природных явлений (Макс Мюллер и натурфилософы); миф исследовался с точки зрения структурализма (КЛеви-Строс), психологии (АЛеви-Брюль) и т.д. Однако, по-видимому, миф - явление значительно более широкое, чем любое из приведенных выше его истолкований. Он может охватывать и описывать почти любую область деятельности человека. Здесь, как нам кажется, мы можем согласиться с Ф.В.Шеллингом: «Она (мифология - ОЛ.) есть мир... Только в пределах такого мира возможны устойчивые и определенные образы, через которые только и могут получить выражение вечные понятия»22.

Попробуем сформулировать, что же характеризует этот мир. В первую очередь, существующий миф не ложь или вымысел. Он принимается теми, кто в него верит, за вполне реальный, достоверный и действительный факт. В работе А.Ф.Лосева «Диалектика мифа» сказано: «Для мифического сознания, как такового, миф вовсе не есть ни сказочное бытие, ни даже просто трансцендентное»23. А.Ф.Лосев утверждает, что «он (миф - ОЛ.) не выдумка, содержит в себе строжайшую и определенную структуру и есть логически, т.е. прежде всего диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще»24. Если этот мир, представленный мифом, не фантазия и не фикция, то что он собой представляет, откуда возникает и каковы его характеристики? Прежде всего, как бы ни был реален этот мир, он отнюдь не повторяет повседневную действительность, хотя в некотором роде опирается на нее. А.Ф.Лосев называет это «мифической отрешенностью», что значит «отрешенность от смысла, от идеи повседневной и обыденной жизни. По факту, по своему реальному существованию действительность остается в мифе тою же самой, что и в обычной жизни, и только меняется ее смысл и идея»25.

Здесь мы приходим к необходимости определить, что же входит в состав этого «иного мира», похожего на повседневную реальность. Ф.В.Шеллинг пишет, что мифология «представляет сам универсум первообразов»26, что, на наш взгляд, вполне объясняет такие особенности мифа, как его достоверность, которая сопровождается отрывом от повседневной действительности; его универсальность (мифы пронизывают поэтапно все области человеческой деятельности), а также бесконечность или, точнее, «вневременность», характерные для мифа. Здесь можно еще раз процитировать Ф.В.Шеллинга: «Мифология должна не только изображать настоящее или прошедшее, но также и охватывать будущее. Она как бы посредством пророческого предвосхищения должна наперед оказаться согласованной с будущими условиями и бесконечным развертыванием времени...»27.

Как некая система первообразов миф является чудесным миром. «Весь мир и все его составляющие моменты, и все живое и все неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо»28.

Мифотворчество непосредственно связано с тремя аспектами: историей, личностью и словом как обобщающим понятием.

Исторический аспект - это то, что делает идеальный первообраз «выраженной идеей»29 (в отличие от отвлеченного смысла). При этом «миф не есть историческое событие как таковое, он всегда есть слово»30. Здесь в качестве уточнения кажется логичным привести точку зрения Р.Барта, утверждающего, что «перед нами уже не теоретический способ представления, а именно этот образ, наделенный именно этим значением...», причем данное слово, видимо, за счет первообраза, лежащего в основе, способно оказывать непосредственное воздействие на каждого отдельно взятого индивидуума. «Миф обладает императивностью оклика: исходя из некоторого исторического понятия, а непосредственным образом возникая из текущих обстоятельств, он обращен ко мне...»31.

Так, первообраз, трансформирующийся под влиянием определенных исторических событий, становится словом, с одной стороны, воздействующим на личность, а с другой - отражающим ее бытие. Причем здесь рассматривается уже не отдельно взятая личность, но составляющая определенной общности, будь то племя, социальный слой, возрастная или какая-либо другая группа. По мнению Ф.В.Шеллинга, «мифология не может быть созданием ни отдельного человека, ни рода (поскольку последний есть только собрание индивидуумов), но лишь рода, поскольку он сам есть индивидуум и подобен одному отдельному человеку. - Не отдельного человека, ибо мифология должна обладать абсолютной объективностью и быть вторым миром, который не может принадлежать отдельному человеку. Не некоторого рода, поскольку последний есть только собрание индивидуумов, ибо при таких обстоятельствах мифологии недоставало бы гармонического созвучия»32.

Так через слово «ни намеренно, ни преднамеренно» бытие (т.е. определенная система первообразов) определенной личности как части той или иной группы под влиянием определенных исторических событий проявляется в качестве мифа. От исторического и личностного аспектов зависит, каким будет это слово, а значит, - каков будет миф. В книге «Мифологии» Р.Барт анализирует ряд современных мифов: бытовых (глава «Пеномоющие средства»), идеологических («Бедняк и пролетарий»), политических («Предвыборная фотогения») и прочие. Эти мифы резко отличаются от античных, языческих, средневековых и других мифов. Данные мифы характерны для XX века, для личности, порожденной этим веком и его историческими событиями. Это и есть тот самый «второй мир», о котором было сказано выше. Анализируя данные мифы, Р.Барт утверждает, что «миф прочитывается как фактическая система, будучи в действительности всего лишь системой семиотической»; по его мнению, функция мифа - деформация действительности33. Но это противоречит утверждению, согласно которому миф достоверен; можно предположить, что несоответствие между мифом и повседневностью объясняется скорее расхождением между первообразом и результатом.

В этой книге миф как культурологический феномен будет рассматриваться на примере легенд о Круглом Столе короля Артура.

Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола прошли в сво-ей эволюции несколько этапов, отразив особенности и изменения исторической и социальной обстановки в древней Британии. Корни сказаний об Артуре уходят в «темную» эпоху V-VII веков и, как полагают многие исследователи, еще дальше - «в верования и сказания дохристианской и доримской Британии, в культуру древних кельтов»34.

Принято рассматривать три этапа осмысления легенд об Артуре. Большинство историков, опираясь на «Хронику» Уильяма Малмсберийского, составленную около 1125 года, считают, что Артур был не королем, а предводителем отряда вольных стрелков, которые находились на службе у тогдашних бритгских королей и отражали нашествия древних германцев - саксов. После смерти Артура в V-VI веках бритты героизировали его, представив королем-защитником. Кстати, возможно, именно в связи с тем, что в реальности Артур королем не был, легенды уделяют такое пристальное внимание моментам его зачатия, появления на свет, воспитания в отдаленных владениях сэра Эктора.

Сомнения и недоверие двора побеждены не документальным подтверждением родословной Артура, а магическими указаниями на его королевское происхождение: только он может выдернуть меч Экска-либур, помещенный между камнями; волшебный камень Фал, находящийся под ступенькой к трону и убивающий любого самозванца, который собирается сесть на трон, радостно вскрикивает, когда Артур наступает на него.

Возникновение легенд о короле Артуре свидетельствует о генетической связи двух социокультурных уровней - родоплеменного и раннефеодального. Если на раннем этапе осмысления легенд о рыцарях Круглого Стола Артур и его двор защищают земли Британии в основном от саксов, то когда последние завоевали бриттов, врагами короля и рыцарей стали норманны. Легендарные владения Артура расширились; все настойчивее подчеркивалось, что он король Британии и Арморики (т.е. в сферу его влияния попадала и Северная Европа, откуда пришли саксы).

Особенно популярными легенды об Артуре стали в период завоевания Британских островов норманнами (древние северозападные германцы) в XI-XII веках. В них Артур сначала, опять-таки, выступает как защитник саксов, а после покорения Бретани и Уэльса становится королем вымышленного государства Логр, в котором царит справедливость. Он приобретает черты героя норманнов, ведь он и его королевство - образцы рыцарства, которое завоеватели принесли с собой.

В течение примерно пятидесяти лет в конце X - начале XI веков норманны захватывали земли Уэльса и Бретани. В этот период создаются основные версии древних сказаний, послужившие базой, на которой позже выросли литературные обработки легенд об Артуре, как английские, так и французские. С одной стороны, предания о рыцарях Круглого Стола распространялись все шире среди побежденных, так как они пробуждали у валлийцев патриотические чувства, напоминая им о героическом прошлом. С другой стороны, покорение Уэльса и Бретани познакомило норманнскую знать Франции со сказаниями об Артуре, которые после определенной переработки могли быть использованы в интересах завоевателей.

Англией, большей частью Франции и всеми землями Уэльса правила нормандская династия (заметим, что Вильгельм Завоеватель был всего только герцогом, к тому же внебрачным сыном дочери бочара). Ей нужен был миф, привлекающий симпатии общества, Артур же, кроме всего прочего, был хорош тем, что изначально являлся героем досаксонской эпохи и во многих легендах изображался как борец против саксонских завоеваний. Подвергшийся определенной обработке образ короля Артура был вполне пригоден для популяризации.

Аналогичная ситуация возникла и в Бретани. В X веке эта область подверглась вторжению норманнов, однако ей удалось сохранить независимость, а ее герцогу - власть вплоть до 1148 года, когда Плантагенет Жоффруа Анжуйский начал новый приступ. Следующий Жоффруа, сын английского короля Генриха II, женился на Констанции Бретанской, и ему пришлось долго бороться, прежде чем он сумел утвердить свои права на герцогство Бретань. Именно в это время с необычайной быстротой распространяется легенда о том, что Артур не умер, как простые смертные.

В 1187 году у Жоффруа и Констанции родился сын, которого крестили Артуром с явным намерением растрогать бретонцев (точно так же поступил позже Эдуард I, провозгласив своего новорожденного сына принцем Уэльским). Буквально через два года после рождения Артура Бретонского была «обнаружена» могила Артура в Гластонберийском монастыре. Это была очередная попытка правящего класса из Нормандии подорвать веру народа в чудесное спасение Артура, сохранив в то же время определенные черты его культа, которые отвечали интересам Плантагенетов; впрочем, подобные попытки никогда не удавались.

Нормандское завоевание Англии стимулировало социальное разграничение, происходившее повсеместно. К XII столетию завершилась эпоха переселений и завоеваний, и жизнь, по крайней мере правящего слоя, стала более спокойной, безопасной и изысканной. Этот новый правящий слой нуждался в новой этике, новом кодексе манер и норм поведения, а также в новой идее, которая подчеркнула бы его резкий отход от народных масс, чья жизнь изменилась в значительно меньшей степени. Идеи рыцарства становились как бы цементом, скрепляющим среду правящей элиты.

Воин превращался в рыцаря; войну, которой не требовалось никаких оправданий в «героический век», теперь стало нужно объяснять какими-то нравственными соображениями. Таким образом, военный отряд, объединенный ранее родственными началами, отныне держался на личной преданности военачальнику. И сам этот отряд можно рассматривать как переходную форму; он был связующим звеном между родовой группой и феодалом с его вассалами. По мере развития феодального общества война утрачивала свое значение как источник наживы. Основным ее двигателем стала постоянная эксплуатация крестьян.

Можно проследить и соответствующую перемену в отношении к самой войне. Раньше воин сражался за добычу, и ему не приходилось оправдываться. Рыцарь же должен, хотя бы для вида, прикрывать свою воинственность христианолюбием. Он не просто сражается, но бьется за справедливость, за честь, за свою возлюбленную или за христианский мир. Именно в эти столетия артуровский цикл претерпевает многочисленные переработки и изменения, отражая трансформирующееся соотношение старых и новых сил. Ведь, хотя феодализм и был новой эрой, он вел свое происхождение от предшествующей ему исторической эпохи и в течение длительного времени сохранял ее черты.

Расцвет артуровского цикла пришелся на период, последовавший сразу же после окончания «героического века». Прежние темы, древние представления устарели, но полностью забыты не были. И образ Артура сохраняет отдельные свои черты и в новое время, хотя и трансформируется в духе идей XII века.

Говоря о причинах, повлиявших на формирование и эволюцию мифов об Артуре, нельзя упускать из виду и то, что в V веке, примерно в одно время с возникновением этих сказаний, на Британских островах утверждается христианство. Причем кельты принимают его вполне безболезненно. Как пишет С.В.Шкунаев: «В Ирландии имел место не разрыв, а сращивание, правда, очень своеобразное, двух традиций, наследие древнейшей из которых вписалось в систему новоявившейся, было урезано и преображено, но не отвержено и проклято»35. В частности, Бригита - одна из наиболее почитаемых языческих богинь - с приходом христианства становится святой, не меняя при этом ни имени, ни своих древних функций, и занимает свое место в христианском культе не менее прочно, чем в языческом пантеоне. И это не единственный случай.

Есть основания полагать, что христианская церковь у кельтских народов во многом наследовала модель системы друидов. Так, «большинство ирландских монастырей располагались на племенных границах, то есть там же, где находились священные места и центры друидов, как хорошо известно, имевшие общенациональный надплеменной характер. Система связей ирландских монастырей между собой также напоминает организацию касты друидов»36.

Таким образом, мы видим, что в дошедших до нас мифах об Артуре нашли свое отражение различные социокультурные пласты, анализ которых поможет понять особенности рассматриваемой эпохи.

Попробуем проследить в хронологической последовательности, как же формировалась Артуриана.

Исходные посылки формирования мифов об Артуре

Кельтский элемент в артуровских легендах - древнейший и наиболее значительный. Кельтская цивилизация уже к началу нашей эры распалась на несколько автономных ветвей, между которыми существовал, конечно, постоянный обмен, у них были общие истоки, но пути и судьбы разные, как и вклад в формирование артуровских легенд. Немаловажным являлось и то, что у многих кельтских племен существовал запрет на запись сакральных и литературных текстов. Когда этот запрет был снят, а точнее, забыт, записанными оказались лишь самые поздние версии кельтских легенд и преданий.

Следы ирландских и валлийских вариантов мифов и легенд в артуровских сказаниях просматриваются гораздо определеннее, чем пра-кельтский элемент. Однако, например, кельтский культ озер и источников дошел до артуровской традиции, в которой о воде говорится очень много: герои проводят в недрах озер целые периоды своей жизни (Ланселот получил воспитание в подводном замке у Владычицы Озера), из озера появляется и в озеро возвращается меч короля Артура - Экскалибур. Тема брода, который не каждому дано отыскать и у которого происходят решительные схватки героев, тоже весьма характерна для артуровских сказаний. Нельзя не отметить также распространенный у кельтов культ животных, которые часто наделялись сверхъестественной силой и находились с человеком в сложных отношениях то вражды, то дружбы. В артуровских легендах кони, вепри, ястребы, собаки почти обязательно имеют собственные имена и вступают в активное общение с людьми, сохраняя в то же время независимость от них.

Здесь интересно упомянуть о роли ворона в артуровском цикле: по преданию, Артур не умер, а превратился в ворона, и, когда Британии будет угрожать смертельная опасность, он вернется и спасет ее. У кельтов ворон был мифическим персонажем. «Эта птица... была связана с культом Солнца, а позже... ассоциировалась и с божествами-воителями...»37.

Было бы ошибочным утверждать, что кельтские сказания являются прямым источником легенд о Круглом Столе короля Артура, но они лежат в основе этих легенд, и, вероятно, как замечает АД.Михай-лов, «...ирландские саги - ...параллель, в известной мере даже модель легенд о короле Артуре. Здесь не следует выстраивать прямолинейных генетических рядов*38. Так, неосмотрительно видеть в короле Улада Конхобаре прообраз короля Артура, но его мудрость и справедливость аналогичны качествам короля Арморики, а его двор в Эмайн-Махе напоминает артуровский Камелот. «Поистине все доблестные воины из числа мужей Улада находили себе место в королевском доме во время попоек, и все же не было при этом никакой тесноты. Блестящи, статны, прекрасны были доблестные воины, люди Улада, собиравшиеся в этом доме. В нем происходило много великих собраний всякого рода и дивных увеселений. Были там игры, музыка и пение, герои показывали подвиги ловкости, поэты пели песни свои, арфисты и музыканты играли на разных инструментах»39.

Однако, несмотря на все сходство с Круглым Столом, нельзя не учитывать, что двор Конхобара примитивнее и грубее двора Артура, а в самом Конхобаре видится идеал не феодального короля, а племенного вождя. И это неудивительно - ведь сказания о короле Улада складывались в гораздо более давние времена, в первобытноплеменной среде, где разложение родового строя только начиналось и социальная структура была явно примитивнее, чем в обстановке складывающегося феодального общества, когда возникали артуровские сказания, которые и отражают более сложную иерархию и систему поведения, руководствующуюся законами куртуазного вежества.

Тем не менее в преданиях о короле Артуре мы находим отзвуки кельтских мифов. Как замечает А.Д.Михайлов: «При этом многослойность мифов вряд ли может быть с достаточной точностью учтена. Добавим, что сказания об Артуре, зафиксированные в валлийских текстах, - вторичного происхождения, <...> в них немало ирландских элементов. В кельтской мифологической системе - не один слой. Эта система развивалась в постоянном взаимодействии и столкновении с рудиментами мифологии пиктов (давших мировой культуре прообраз Тристана) и со сказаниями соседних народов (в частности, очевидно, скандинавов, издавна совершавших набеги на Британские острова)»40. Кроме многослойности культурных традиций, влиявших на становление преданий о Круглом Столе короля Артура, весьма действенным фактором их развития являлось христианство. Британские острова, особенно Ирландия, христианизировались очень рано и очень мирно. Как уже отмечалось, кельтская языческая культура не была уничтожена, но обогатила христианскую, которая, в свою очередь, принесла с собой традиции греческой и римской литератур, и они обрели здесь твердую почву. Именно благодаря не вытесненным христианством, а приспособившимся к нему народным верованиям артуровские легенды оказались в такой степени насыщенными мотивами сверхъестественного, чудесного, фантастического. Таким образом, характерные черты кельтского мироощущения кое в чем даже усилились благодаря трансформациям, вызванным христианством.

Это можно увидеть на конкретных примерах. Так, Мерлин, вероятно, унаследовал черты кельтского поэта и прорицателя Мирддина, ясновидящего, способного проникать во все тайны прошлого, настоящего и будущего. Этот персонаж воплощал в себе все сверхъестественные черты, присущие, по мнению кельтов, филидам. Мирддин, в средневековых легендах превратившийся в Мерлина, родился от девицы и младенцем уже был мудр, как старец41.

Весьма интересна история происхождения короля Артура и описание его пути к трону. По кельтским традициям, «при вступлении на трон нового короля филид должен был подтвердить благородное происхождение претендента и принять от него присягу на верность древним обычаям»42. Когда Артур вытаскивает из камня меч Экскалибур, при этом присутствуют маг Мерлин, свидетельствующий о благородном происхождении Артура, и христианский архиепископ, благославляющий его на царство, а также принимающий от него клятву быть истинным королем и стоять за справедливость (вспомним, как легко и быстро прошла христианизация в кельтской среде).

Некоторые исследователи находят также отголоски кельтских преданий в истории о том, как Артур, сын Утера и Игерны, появился на свет. Так, X.Адольф пишет в своем очерке «Концепция отражения в артуровском рыцарском романе первородного греха»: «Мы не знаем, что такое Утер - неверное прочтение имени, человек или Бог; не знаем мы и что именно предположительно совершила Игерна; принадлежал ли этот простой «военный вождь» к правящей семье, был ли новым Геркулесом, происходил ли от кельтского Бога»43.

Обращает на себя также внимание роль женщин в артуровском цикле. У кельтов был принят «обычай наследовать по женской линии. Например, герой средневековой легенды кельтского происхождения Тристан наследовал брату своей матери королю Марку»44. Интересно заметить, что имя жены короля Артура, играющей значительную роль в цикле, встречается в старых валлийских текстах, где звучит как Гвинфевар - «белый дух». В ходе развития и трансформации арту ровских мифов на традиции кельтов накладывается культ девы Марии, что рождает одну из самых распространенных тем цикла - тему Прекрасной Дамы.

Еще один образ артуровских легенд, Гавейн, на протяжении всего развития Артурианы сохраняет ряд своих первоначальных черт, характеризующих исходный этап формирования мифов об Артуре. Под именем Вальвейн или Гуолчмай он становится одним из самых ранних персонажей артуровского цикла.

Валлиец по происхождению, он наделен такими первобытными и грубыми чертами, которые трудно принять англонорманнам.

Немногие из этих черт Гавейн проносит через весь цикл. Они сохранены даже в тексте Мэлори, относящемся к концу XV века: сила его растет от рассвета к полудню и исчезает с заходом солнца; его родство по материнской линии гораздо важнее, чем по отцовской; на всем, что связано с Гавейном, лежит печать волшебства, и в целом его приключениям присущ особый элемент фантастики и даже гротеска. С самого начала он являлся одним из виднейших сподвижников Артура и был слишком выдающейся фигурой, чтобы исчезнуть впоследствии. Этого и не случилось, но по мере появления новых персонажей, которые «узурпировали» многие черты и приключения Гавейна, он постепенно отходил в тень. Профессор Э.Винавер пишет: «История Гавейна особенно интересна. Он один из самых известных рыцарей Круглого Стола, уступающий лишь Ланселоту. Беспредельно преданный своему королю, он щедр и благороден, храбр и могуч. Он наделен всеми земными человеческими добродетелями, его чтят и любят как соотечественники, так и чужеземцы... Но поскольку Господь не имеет отношения к его подвигам, никакие достоинства не помогают ему, и кончает он, как последний преступник. Вероятно, было опасно делать грешника столь привлекательным, и считалось необходимым показать, что достоинства и успехи Гавейна все же не приносят ему вознаграждения»45. Ему не удается сохранить даже свои человеческие достоинства. К концу XIII столетия Гавейна превзошли многие рыцари, вышедшие на сцену позже него.

Гавейн как натура простая и грубоватая, в которой еще сильно сказываются черты, характерные для дофеодальной эпохи, с точки зрения церкви и феодальных норм, был нравственно неприемлем. Первоначально он, видимо, выступал в роли возлюбленного королевы, избавившего ее от заточения в потустороннем мире. Лишь гораздо позже любовником Гвиневры стал не Гавейн, а Ланселот. И, конечно, именно Ланселот унаследовал многие черты, изначально свойственные Гавейну.

Тем временем Гавейну, который уже не считался исключительно образцовым персонажем, было «позволено» вернуть себе старые «безнравственные» черты. В результате роль Гавейна стала достаточно двусмысленной. Например, у Т.Мэлори, с одной стороны, Гавейн убил Ламорака, открыто нарушил слово, совратив Этарду после того, как поклялся отвоевать ее для Пелеаса. Все это никак не согласовывалось с кодексом рыцарской чести, и Гавейн выведен настолько опрометчивым, чувственным и жестоким, что даже собственный брат осуждает его.

С другой стороны, в рассказе о войне Артура и императора Люция Гавейну отведена героическая роль. И в конце книги, несмотря на то, что ненависть Гавейна к Ланселоту и решимость отомстить за своих родственников влекут за собой трагические последствия, его образ приобретает подлинно эпическое величие, чему, кажется, способствуют даже его недостатки. Вероятно, тут необходимо принять во внимание, что Мэлори пользовался как французскими, так и английскими источниками, и некоторые из этих противоречий объясняются методом его работы.

Конфликт Гавейна и Ланселота у Т.Мэлори символизирует борьбу двух разных идей, двух миров. Гавейн представляет собой старый мир, его наиболее глубокие чувства (например, чувство кровного родства). Ланселот олицетворяет собой новое (хотя, возможно, в силу архаичности исторического материала, положенного в основу артуровского цикла, и в этом герое идет борьба старого с новым), его верность - это верность вассала своему сюзерену. В этой схватке неустойчивое равновесие между двумя мирами, поддерживаемое Круглым Столом, рухнуло.

Не только образ Гавейна претерпевает различные изменения в ходе того, как под влиянием социокультурных причин трансформируется Артуриана - новое значение приобретают образ самого Артура (в ранних мифах большой интерес вызывает он сам, его деяния и взаимоотношения с окружающими; в поздних версиях героем, как правило, является один из рыцарей Круглого Стола, Артуру же отводится роль символа), идеалы, утверждаемые легендами (если вначале основной темой являются военные достижения, то позже проповедуются нормы куртуазного вежества) и т.д.

Рассмотрим первые письменные истоки формирования Артуриа-ны. Упоминание Ненния об Артуре, датируемое 858 годом, где говорится о знаменитом военачальнике бриттов (dux bellonan), одержавшем двенадцать побед над англосаксами и пиктами, вряд ли можно считать мифологичным. Заметим, однако, что некоторые исследователи рассматривают его как указание на легенду об Артуре, к этому моменту уже прочно завоевавшую симпатии людей. Так, например, М.П.Алексеев аргументирует это тем, что «Гильдас (VI в.) еще ничего не говорит об Артуре, хотя подробно повествует о борьбе кельтов против англосаксонских завоевателей; ничего не сообщают о нем и англосаксонские источники, например, Беда, хроники»46. Итак, посмотрим, где берут начало литературные версии артуровского цикла.

Долгое время легенды об Артуре существовали лишь в устном народном творчестве, и латинские источники сообщают лишь о популярности артуровских легенд в кельтской среде (писавший в начале XII века Уильям Малмсберийский не без осуждения отмечал чрезвычайное распространение среди населения легенд об Артуре, которым в народе «бредят до сего дня»47). Эти источники, как полагал Э.Фараль, и послужили отправной точкой для Гальфрида Монмутского, его «Истории бриттов», появившейся примерно через десять лет после произведений Уильяма Малмсберийского, так как именно в этой книге Артур впервые изображен во весь рост как завоевывающий мир монарх, окруженный изысканным двором и храбрейшими рыцарями 48.

Гальфрид жил на границе Уэльса, его непосредственными покровителями были марчерские бароны, которые устанавливали в этой области новые формы феодальной власти. Его «История» была посвящена самому могущественному из них - графу Роберту Глостерскому, а для политической перестраховки и его врагу Стефану Блуа. Нет сомнений в том, что Гальфрид имел хорошую возможность ознакомиться с преданиями Уэльса. Как он утверждал, в его распоряжении была даже «одна очень древняя книга на языке бриттов»49, хотя никаких следов такой книги или чего-нибудь подобного не сохранилось. В любом случае, она могла бы дать ему лишь скудный материал. Возможно также, что он знал некоторые легенды, позже полностью забытые, ходившие в Корнуолле и Бретани.

Надо полагать, что такие предания действительно существовали и Гальфрид немало почерпнул из них для своей книги. В этой связи интересно, что, хотя Гальфрид не может вовсе не говорить о вере народа в чудесное спасение Артура, он по мере сил опровергает эту легенду. «История» Гальфрида немедленно завоевала прочную популярность, и все, кто в дальнейшем обращался к данной теме, очень много черпали именно из этой книги.

Остановимся подробнее на том, как Гальфрид повествует о легендарном короле. Прежде всего, в «Истории бриттов» Артур - мудрый и справедливый правитель. Как пишет А.Д.Михайлов, он «в изображении Гальфрида становится вровень с такими идеальными правителями (по представлениям средневековья), как Александр Македонский или Карл Великий. Но это еще не убеленный сединами мудрый старец, каким предстанет Артур в произведениях ближайших продолжателей Гальфрида Монмутского.

В "Истории бриттов" перед читателем проходит вся жизнь героя. Наибольшее внимание уделяется его многочисленным победоносным походам, тому, как он старательно и мудро "собирает земли" и создает обширнейшую и могущественнейшую империю. И гибнет эта империя не из-за удачливости или отваги ее врагов, а из-за человеческой доверчивости, с одной стороны, и вероломства - с другой»50. Наряду с военными достижениями Артура, Гальфрид сообщает нам об основных чертах его характера, тем самым закладывая основу мифа о «справедливейшем из королей»: «Отроку Артуру было пятнадцать лет, и он отличался неслыханной доблестью и такою же щедростью. Его врожденная благожелательность настолько привлекала к нему, что не было почти никого, кто бы его не любил. Итак, увенчанный королевской короной и соблюдая давний обычай, он принялся осыпать народ своими щедротами»51.

Именно Гальфрид Монмутский вводит в повествование о короле Артуре романтический мотив о губительности женских чар - «причиной гибели могущественной Артуровой державы является в конечном счете неверность Гвиневры, вступившей в любовную связь с Мордре-дом, племянником короля»52. (Заметим, что любовное соперничество между пожилым дядей и молодым племянником является сюжетом, наиболее часто используемым в мифологии. В дальнейших литературных обработках Артурианы он встречается не только там, где речь идет о Гвиневре, чьим любовником в более поздних интерпретациях становится Вальвейн (он же Гавейн) - еще один племянник короля Артура, и лишь потом Ланселот, но и в истории Тристана и короля Марка, истоки которой, по всей видимости, кроются в мифологии пиктов.)

В изложении Гальфрида прозвучали такие легенды, как битва короля с ужасным драконом, обитавшим на Горе Святого Михаила, а также создание Мерлином кольца Великанов - миф, и по сей день пользующийся определенной известностью. Так, например, Дж.Хокинс и Дж.Уайт в своей работе «Разгадка тайны Стоунхенджа» с некоторым неудовольствием замечают, что «среди историй относительно дивной жизни и былых времен подлинного сооружения, которыми пробавлялось позднее средневековье, наибольшей популярностью пользовалась та, которая приписывала создание Стоунхенджа Мерлину»53. Вообще Мерлин занимает в творчестве Гальфрида не менее значительное место, чем сам Артур. Помимо «Истории бриттов», где Мерлин действует в качестве советника и помощника таких правителей, как Аврелий Амброзии и Утер Пендрагон, а также прорицателя при Вортегирне, Гальфрид Монмутский пишет в стихотворной форме «Жизнь Мерлина», полностью посвященную этому персонажу и его деяниям.

Таким образом было положено начало литературным обработкам артуровских легенд. Как замечает Бернард Д.Н.Гребаниер в труде «Основы английской литературы»: «Написав то, что было по большей части фантастической историей Британии, которая начиналась с мифического поселения одного Брута, происходившего из Афин, Джеффри сделал это, главным образом, чтобы оправдать обработку изумительных деяний величайшего народного героя Артура. Различные французские поэты подхватили этот материал, и вскоре вокруг личности Артура выросла целая легенда»54. Посмотрим, как именно это происходило.

Классическая Артуриана

Говоря о классической Артуриане, необходимо представить себе особенности менталитета средневекового человека, а также формировавшие его социокультурные процессы. Только тогда появляется возможность разобраться, почему же возникла необходимость именно в той мифологической реальности, в том втором идеализированном мире, которые представлены в произведениях Лайамона, Кретьена де Труа, Васа, Эшенбаха и др. Размышляя об истории предшествующих эпох, люди не могут не сопоставлять их со своим временем. Но, сравнивая свою эпоху или цивилизацию с другими, мы, как правило, применяем к ним свои собственные, современные мерки. Но если мы постараемся увидеть прошлое, каким оно было «на самом деле», по выражению Ранке, то неизбежно столкнемся с необходимостью оценить его объективно, попробовать понять, как воспринимал окружающий мир человек той или иной эпохи.

Итак, размышляя о культурологическом значении легенд о Круглом Столе короля Артура, надо, по возможности, учитывать своеобразие видения мира, присущее средневековому человеку. Очень многое в этой эпохе кажется иррациональным, противоречивым. Постоянное переплетение полярных противоположностей: мрачного и комичного, телесного и духовного, жизни и смерти - неотъемлемая черта средневекового миропонимания. Такие контрасты находили основу в социальной жизни эпохи - в непримиримых противоположностях господства и подчинения, богатства и бедности, привилегированности и приниженности.

Средневековое христианское мировоззрение как бы снимало реальные противоречия, переводя их в высший план всеобъемлющих надмировых категорий.

Нельзя не отметить и то обстоятельство, что «образ мира», сложившийся в сознании представителей разных общественных слоев и пассов феодального общества, не был одинаков: рыцари, горожане, крестьяне относились к действительности по-разному, что не могло не наложить определенного отпечатка на средневековую культуру.

Нельзя упускать из виду и то, что (поскольку грамотность являлась достоянием немногих) в этой культуре авторы в основном обращались к слушателям, а не к читателям, следовательно, в ней доминировали тексты произносимые, а не читаемые. Причем эти тексты, как правило, безоговорочно принимались на веру. Как замечал Н.И.Конрад, «"любовный напиток" в романе "Тристан и Изольда" - совсем не "мистика", а просто продукт фармакологии того времени, и не только для героев романа, но и для Готтфрида Страсбургского, не говоря уже о его предшественниках в обработке сюжета»55.

С одной стороны, средневековое миросозерцание отличалось цельностью - отсюда его специфическая недифференцированность, невычлененность отдельных его сфер; отсюда же проистекает и уверенность в единстве мироздания. Поэтому рассматривать культуру средневековья следует как единство разных сфер, каждая из которых отражает всю творческую практическую деятельность людей того времени. С этой точки зрения и следует, очевидно, рассматривать циклы о Круглом Столе короля Артура.

С другой стороны, все социальные процессы в Британии были тесно связаны с отношениями между разными этническими группировками, становлением этнического самосознания англосаксов и, позже, англичан. Как замечает Е.А.Шервуд: «Переход от племени к новой этнической общности был тесно связан у них (англосаксов - ОЛ.) с переходом от догосударственной формы организации общества к государственной»56. Все это теснейшим образом связано с изменением и воздействием на жизнь общества определенных социокультурных условий.

Противопоставление различных этнических группировок друг другу, влияние их друг на друга, а иногда слияние их и рождение уже нового восприятия мира образовавшейся этнической общностью -все это находится в непосредственной зависимости от осознания территориальных границ и от взаимоотношений между людьми как землевладельцами.

С расширением пространственного размещения нового этноса и с возникновением осознания территориального единства общество «внутри разграничивалось по социальному признаку, противопоставляя себя лишь внешним иноэтническим группам»57. Таким образом, одновременно с формированием и развитием территориального и этнического самосознания у англосаксов шло становление и усложнение социальной структуры общества. И далее, как замечает Е.А. Шервуд: «Несмотря на... завоевание Англии выходцами из Франции, несмотря на попытки ввести в Англии те же порядки, которые господствовали на континенте и затормозили из-за возникновения там классического феодализма формирование народов, в Англии... очень быстро возник английский народ. Раннее отмирание феодальной основы с сохранением лишь форм феодального строя, раннее привлечение основной массы свободного населения к общественной жизни привели к быстрому сложению условий для формирования английской нации...»58. Все эти аспекты, безусловно, оставили определенный отпечаток на дальнейшем развитии легенд о короле Артуре.

Размышляя о культурологическом значении артуровского цикла, нельзя не учитывать, что с самого начала существовало резкое различие между обработками этих преданий в Англии и во Франции.

В Англии всегда сохранялся тот псевдоисторический фон, который привнес в предания об Артуре Гальфрид Монмутский, хотя этот фон постоянно видоизменялся и развивался под воздействием французских обработок тех же сюжетов. В то же время французские авторы стихотворных и прозаических рыцарских романов интересовались личностью героя, всячески расписывая его приключения, а также события его личной жизни и перипетии утонченной и искусственной разной любви. Кроме того, в английском варианте всегда чувствуется эпический размах, совершенно отсутствующий во французском. Эти различия выявляются очень рано - уже при сравнении про-цений Лайамона, который писал по-английски, и Васа, писавшего на нормандско-французском диалекте. Оба автора заимствуют сюжет непосредственно у Гальфрида Монмутского, но роман Васа отличает чеканность стиля по сравнению с простым народным и эпическим нем Лайамона.

Лайамон, например, постоянно помнит, что Артур был не французским, а бриттским королем, для Васа же это не имеет почти никакого рачения. Все связанное с Артуром в Англии способствовало укреплению растущего национального духа и питалось им, хотя, конечно, мы можем говорить о существовании бриттской или английской нации в период средневековья. f Хотя Круглый Стол впервые упоминается в «Истории бриттов» , интерес, скорее, представляет разработка сюжета об Артуре Лай-лоном. Этот сюжет, в раннем варианте встречающийся уже в валлийских преданиях, своим развитием был во многом обязан рыцарским орденам, возникшим в XII веке. Но он же ассоциируется и с легендами о военных отрядах королей или предводителей феодального «героического века».

Во французских преданиях ведущим является рыцарское начало, которое было неотъемлемой частью утонченной атмосферы королевских дворов, в ту эпоху возникавших повсеместно, и служило мотивировкой всяких фантастических приключений. В противоположность эму Лайамоном акцентируются древние мотивы, звучавшие еще в валлийских преданиях. Как подлинно эпический поэт он связывает легенду с кровопролитными битвами за средства пропитания.

Стиль Лайамона весьма отличается от стиля Васа, что объясняется различием в замыслах авторов. Так, Лайамон в начальных стихах своего «Брута» заявлял, что хочет рассказать «о благородных деяниях англичан», и эта тема, действительно, является для него основой; он любит доблесть, энергию, могущество, храбрые речи и героические битвы; рыцарские куртуазные авантюры ему еще чужды, так же как и сентиментальная трактовка любви»59.

Немудрено, что Лайамон трактует образ Артура совсем иначе, чем Вас. Там же, где дело касается воинских потех и пиров, «если Лайамон и не скупится на изображение пышности и блеска легендарного британского королевского двора, то он делает это преимущественно из патриотических побуждений, для характеристики могущества, силы и славы Британии, а не только из живописно-декоративных, эстетических соображений, которые нередко руководили Васом»60.

Разница между этими двумя авторами проявляется и в том, насколько присутствуют в их произведениях религиозные мотивы. Если у Лайамона все герои - стойкие защитники христианства, а все злодеи - непременно язычники, то Вас старается, по возможности, не затрагивать тему веры и оставаться светским писателем.

Одним из наиболее ярких средневековых авторов, обращавшихся к артуровской теме, был французский романист Кретьен де Труа. Артуровский мир Кретьена де Труа возник давно, существует очень долго, по сути дела всегда, но существует вне соприкосновения с миром реальности, в ином измерении. Не случайно королевство Логр Артура не имеет у Кретьена де Труа четких границ, не локализовано географически: Артур царит там, где существует дух рыцарственности. И наоборот: последний возможен лишь благодаря Артуру, который является его воплощением и высшим гарантом. Королевство Артура становится у Кретьена де Труа поэтичной утопией, утопией не социальной, а прежде всего моральной.

В своих романах Кретьен де Труа отказывается от подробного изложения всей жизни героя. Он как бы выбирает из вечной экзистенции артуровского мира типичного героя и яркий эпизод, которому и посвящает роман. Поэтому в романе всегда один герой (его именем обычно и назван роман) и один конфликт, вокруг которого и концентрируется все действие. Можно, конечно, говорить не об одном герое, а об одной любовной паре, но женщины в романах занимают все-таки подчиненное место, хотя подчас они играют очень значительную роль. Сконцентрированность сюжета вокруг одного эпизода, в котором действует молодой герой, приводит к тому, что король Артур, олицетворение и защитник подлинной рыцарственности, практически не принимает участия в действии. Насколько герой молод, активен и способен на саморазвитие, настолько король бесконечно мудр, стар и, по существу, статичен.

Важной особенностью романов Кретьена де Труа является наполняющая их атмосфера счастливой любви, возвышенного представления о подвиге. Осмысленная любовь и осмысленный подвиг идут рука об руку, они возвеличивают человека, утверждают его право на глубоко индивидуальный, неповторимый внутренний мир.

Герой кретьеновских романов однотипен. Он - рыцарь, но не это главное; он всегда молод. Молод Эрек («Эрек и Энида»), впервые приезжающий ко двору короля Артура; Ивейн («Ивейн, или Рыцарь Льва»), хотя и получил уже признание как член артуровского рыцарского братства, тоже молод, и основные авантюры ему еще предстоят; не представляет исключения и Ланселот («Ланселот, или Рыцарь Телеги»), его характер тоже во внутреннем становлении, в движении, хотя и не претерпевает таких сильных изменений, как характеры Ивейна и Эрека. Магистральный сюжет романов Кретьена де Труа можно сформулировать так: «...молодой герой-рыцарь в поисках нравственной гармонии». Таковы основные особенности артуровского романа Кретьена де Труа

Вот как формулирует суть романов Кретьена де Труа Дж. Бреретон в книге «Краткая история французской литературы»: «...бесконечные приключения и подвиги с оружием в руках, любовные истории, обольщения, пленения. Одинокая башня, темный лес, девица на лошади, злой гном - все возникает в любопытно детализированных описаниях и с трудом может быть названо символикой»61. Эти романы строятся не на аллегорическом или символическом повествовании; они ориентированы на мифологическое мировосприятие, что и обусловливает их особую композицию и особую мотивировку сюжета. «...Кретьен де Труа может описывать идеальный порядок в "бескрайнем" королевстве Логр, где все подчинено воле справедливого короля Артура, а затем спокойно заявить, что рыцарь, выехавший из королевского замка Камелот, сразу же оказался в заколдованном лесу, кишащем противниками Артура»62.

Для автора в таком переходе вообще нет противоречия: ведь он описывает две разные реальности, мифологически сосуществующие, но не взаимосвязанные, и переход героя из одной в другую мгновенен и им самим не осознается. Дж. Бреретон выделяет две темы, которые интересуют Кретьена де Труа больше всего: «обязанность рыцаря по призванию - честь и престиж воина - и обязанность по отношению к его даме»63.

Вероятно, именно эти два мотива и вызывают наибольший протест у Пайена де Мезиера «автора» романа «Мул без узды» (если Кретьен де Труа переводится как «Христианин из Труа», то Пайен де Мезиер -«Язычник из Мезиера», городка расположенного недалеко от Труа; кто скрывался за этим псевдонимом - один или несколько авторов - мы не знаем). В «Муле без узды» Говену - главному герою - нет никакой необходимости отстаивать свою честь и престиж сильнейшего бойца -никто и, в первую очередь, сама героиня, по собственной инициативе одаривающая его поцелуем до выполнения им задачи, не сомневается в успехе рыцаря (чего нельзя сказать, например, о сэре Кэе, присутствующем здесь же). Мало того, в «Муле без узды» достойным всякого уважения оказывается виллан - человек далеко не благородного происхождения; в романах Кретьена де Труа вилланы обычно противопоставлялись рыцарям грубостью и трусостью, здесь же виллан отменно вежлив и отважен.

Взаимоотношения рыцаря с дамами также весьма далеки от идеалов Кретьена де Труа. Пообещавшая стать женой тому, кто вернет ей узду, девушка благополучно уезжает из замка Артура, видимо, забыв о данном обещании, а рыцарь и не думает ее удерживать. Мало того, перед тем, как получить узду, Говен ужинает в обществе некоей прекрасной дамы, оказывающейся сестрой героини. Последняя столь радушно угощает рыцаря, видимо, вполне оценившего ее гостеприимство, что рассказчик вынужден замолчать и отказаться от описания ужина.

Безусловно, и ситуации далеки от идеалов Кретьена де Труа, все персонажи которого в той или иной мере борются за супружеское счастье (исключение - «Ланселот, или Рыцарь Телеги», этот роман автор писал по заказу Марии Шампанской). Подобная полемика является очень интересным примером того, как легенды об Артуре выражали и формировали идеалы средневековья, особенно если учесть, что Пайен де Мезиер оставил неизменной мифологическую основу рыцарского романа.

В середине XIV века появляется анонимный английский роман «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь». Б.Гребаниер характеризует его следующим образом: «Из всех стихотворных романов ни один не сравнится по красоте с романом безымянного автора середины XIV века #Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», одним из самых изысканных произведений среди дошедших до нас из средневековой литературы. Это также и аллегория, целью которой* является привести пример целомудрия, отваги и чести - присущих совершенному рыцарю качеств»64. Как достаточно позднее произведение, роман насквозь аллегоричен, "Од «в сложных иносказаниях прославляет христианские добродетели и в этом смыкается с типичным жанром эпохи - дидактической аллегорической поэмой, возникшей уже целиком на городской почве»65.

До сих пор мы рассматривали некоторые характерные особенности трудов английских и французских авторов, писавших о Круглом Столе короля Артура. Но данную тему не обходят вниманием и немецкие романисты. Так, Гартман фон Ауэ (XII в.) переложил на немецкий язык два стихотворных романа Кретьена де Труа - «Эрек и Энида» и «Ивейн, или Рыцарь Льва», сделав их более «благообразными» и доступными немецкой публике. Вот как характеризует этот труд Вильгельм Шерер: «...француз естественен; немец держится на приличиях. Француз показывает нам пестрый мир, немец делает его монотонным. Француз предполагает вперед, что требования изящных нравов подразумеваются сами собой и при случае позволяет их нарушать, где бывает к тому достаточный повод; немец считает себя обязанным повсюду проповедовать изящные нравы. Фигуры француза должны быть занимательны; фигуры немца должны были все служить жизненными образцами»66. Для немецкой традиции характерна эпическая манера изложения с ярко выраженным дидактическим воспитательным элементом, что было чуждо для французских и английских авторов.

Примерно в то же время, что и Гартман фон Ауэ, творил выдающийся миннезингер Вольфрам фон Эшенбах. В романе «Парцифаль» совершенно по-новому разворачивается тема Грааля, лишь намеченная в одноименном романе Кретьена де Труа. У Эшенбаха это лучезарный драгоценный камень, наделенный рядом чудесных свойств. Он становится моральным символом и центром священной общины, членом которой может стать лишь духовно чистый человек.

«История Парсиваля рассказывает нам вину и очищение героя. Мы видим, как из мрака и беспорядочности он доходит до высшего совершенства»67. Вольфрам фон Эшенбах, по-видимому, опирается на традиции Гартмана фон Ауэ и «развивает в своем романе мотивы рыцарского воспитательного жанра»68. Очень интересна его концепция рыцарства и благородства: «Оно - не только в мужестве на поле боя и не только в защите слабых и сирых от сильных и злых: высшая рыцарская доблесть в том, чтобы не зазнаваться своей рыцарственностью, в том, чтобы не бояться показаться смешным и преступить, если понадобится, законы куртуазности во имя законов человечности»69.

В начале XVIII века появляется роман Готтфрида Страсбургского «Тристан и Изольда». Это глубоко психологическое произведение, описывающее уже не столько внешние события, сколько внутренние переживания и духовный рост героев. Готтфрид Страсбургский активно пользуется мифологическими средствами для создания особой атмосферы произведения, вызывающей глубокое сочувствие читателя, в чем В. Шерер упрекает его: «Непреодолимая сила любви символизируется в саге сказочными средствами. Между тем, как немецкая героическая песня в двенадцатом веке сколько возможно освобождалась от сказочных черт, кельтские сюжеты, пришедшие в немецкую литературу из Франции, снова ввели целый мир чудес, Просвещение прежнего времени уступило место романтическому вкусу к привидениям и невероятностям»70.

Интересно заметить, что в «Тристане и Изольде» довольно подробно описываются нормы светской жизни, при этом автор пытается ответить на вопрос: стоит ли рассматривать человеческие отношения исключительно через призму норм куртуазности? Некоторые исследователи (например, Р.М.Самарин и А.Д.Михайлов) видят в этом признак надвигающегося кризиса куртуазной культуры, находящейся на тот момент в самом расцвете.

Как мы видим, различия в интерпретации артуровских легенд авторами разных национальностей или просто придерживающихся разных точек зрения несомненны. При этом рыцарские романы, формирующие классическую Артуриану, имеют общую особенность: они строятся на одной и той же мифологической основе. Поднимая различные проблемы или дискутируя о приоритете тех или иных ценностей, они создают единый идеальный мир, вторую реальность, к которой относятся нормы поведения, качества, приписываемые рыцарям, особенности их окружения и проч.

Норманнизированный Артур и его двор являлись образцом рыцарства. Посмотрим, какие черты связывались с идеалом рыцаря.

Рыцарь должен был происходить из хорошего рода. Правда, иногда в рыцари посвящали за исключительные военные подвиги, но практически все рыцари Круглого Стола щеголяют родовитостью, среди них немало королевских сыновей, почти каждый имеет роскошное генеалогическое древо.

Рыцарь должен отличаться красотой и привлекательностью. В большинстве артуровских циклов дается подробнейшее описание героев, а также их одеяний, подчеркивающих внешние достоинства рыцарей.

Рыцарю требовалась сила, иначе он не смог бы носить доспехи, которые весили шестьдесят-семьдесят килограммов. Эту силу он проявлял, как правило, еще в юности. Сам Артур извлек меч, застрявший между двумя камнями, будучи совсем юным (впрочем, тут не обошлось без магии). Рыцарь должен обладать профессиональным мастерством: управлять конем, владеть оружием и пр.

От рыцаря ожидалось, что он будет неустанно заботиться о своей славе. Слава требовала постоянного подтверждения, преодоления все новых и новых испытаний. Ивейн из романа Кретьена де Труа «Ивейн, или Рыцарь Льва» не может остаться с женой после венчания. Друзья следят за тем, чтобы он не изнежился в бездействии и помнил, к чему обязывает его слава. Он должен был странствовать, пока не подвернется случай сразиться с кем-либо. Нет смысла делать добрые дела, если им суждено остаться неизвестными. Гордость совершенно оправданна, если только она не преувеличена. Соперничество из-за престижа ведет к стратификации в рамках сражающейся элиты, хотя, в принципе, все рыцари считаются равными, что в легендах о короле Артуре символизирует Круглый Стол, за которым они сидят.

Понятно, что при такой постоянной заботе о престиже от рыцаря требуется мужество, и самое тяжелое обвинение - обвинение в недостатке мужества. Боязнь быть заподозренным в трусости вела к нарушению элементарных правил стратегии (так, Эрек в романе Кретьена де Труа «Эрек и Энида» запрещает едущей впереди Эниде предупреждать его об опасности). Порой это заканчивалось гибелью рыцаря и его дружины. Мужество также необходимо для исполнения долга верности и лояльности.

Неустанное соперничество не нарушало солидарности рыцарской элиты как таковой, солидарности, распространявшейся и на врагов, принадлежавших элите. В одной из легенд простой воин хвалится, что убил благородного рыцаря вражеского стана, но благородный командир велит гордеца повесить.

Если мужество было необходимо рыцарю как человеку военному, то своей щедростью, которой от него ожидали и которая считалась непременным свойством благороднорожденного, он благодетельствовал зависимых от него людей и тех, кто прославлял при дворах подвиги рыцарей в надежде на хорошее угощение и приличные случаю подарки. Недаром во всех легендах о рыцарях Круглого Стола не последнее место уделяется описаниям пиров и подарков в честь свадьбы, коронации (порой совпадающих) или еще какого-нибудь события.

Рыцарь, как известно, должен хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе. Хорошо известен обычай принесения странных рыцарских обетов, которые следовало исполнить вопреки всем правилам здравого смысла. Так, тяжелораненый Эрек отказывается прожить хотя бы несколько дней в лагере короля Артура, чтобы дать зажить ранам, и отправляется в путь, рискуя умереть в лесу от ран.

Классовое братство не мешало рыцарям исполнять долг мести за любую обиду, реальную или мнимую, нанесенную самому рыцарю или его близким. Супружество не отличалось особой прочностью: рыцарь пребывал постоянно вне дома в поисках славы, а оставшаяся в одиночестве жена обычно умела «вознаградить» себя за его отсутствие. Сыновья воспитывались при чужих дворах (сам Артур воспитывался при дворе сэра Эктора). Но род проявлял сплоченность, если речь заходила о мести, ответственность тоже нес весь род. Не случайно в артуровском цикле такую важную роль играет конфликт между двумя большими соперничающими группами - приверженцами и родственниками Гавейна, с одной стороны, приверженцами и родственниками Ланселота - с другой.

Рыцарь имел ряд обязательств по отношению к своему сюзерену. Рыцарям вменялась в долг особая благодарность тому, кто посвятил их в рыцарский сан, а также забота о сиротах и вдовах. Хотя рыцарь должен был оказывать поддержку любому нуждающемуся в помощи, в легендах не идет речь ни об одном слабом мужчине, обиженном судьбою. По этому поводу уместно привести остроумное замечание М. Оссовской: «Ивен, Рыцарь Льва, защищает обиженных девиц оптом: он освобождает от власти жестокого тирана триста девушек, которые в холоде и голоде должны ткать полотно из золотых и серебряных нитей. Их трогательная жалоба заслуживает быть отмеченной в литературе, посвященной эксплуатации»71.

Славу рыцарю приносила не столько победа, сколько его поведению в бою. Сражение могло без ущерба для его чести кончиться поражением и гибелью. Гибель в бою была даже хорошим завершением биографии - рыцарю нелегко было примириться с ролью немощного старика. Рыцарь обязан был по возможности предоставлять противнику равные шансы. Если противник упал с коня (а в доспехах он не мог взобраться в седло без посторонней помощи), выбивший его тоже спешивался, чтобы уравнять шансы. «Я никогда не убью рыцаря, который упал с коня! - восклицает Ланселот. - Храни меня Бог от такого позора».

Использование слабости противника не приносило рыцарю славы, а убийство безоружного врага покрывало убийцу позором. Ланселот, рыцарь без страха и упрека, не мог простить себе того, что как-то в пылу сражения убил двух безоружных рыцарей и заметил это, когда было уже поздно; он совершил паломничество пешком в одной лишь посконной рубахе, чтобы замолить этот грех. Нельзя было наносить удар сзади. Рыцарь в доспехах не имел права отступать. Все, что могло быть сочтено трусостью, было недопустимо.

Рыцарь, как правило, имел возлюбленную. При этом обожание и заботу он мог проявлять лишь к даме своего сословия, порой занимавшей более высокое положение по отношению к нему. Вопреки распространенному мнению, воздыхания издалека составляли скорее исключение, чем правило. Как правило, любовь была не платонической, а плотской, и испытывал ее рыцарь к чьей-либо, не своей, жене (классический пример - Ланселот и Гвиневра, жена Артура).

Любовь должна была быть взаимно верной, возлюбленными преодолевались различные трудности. Самому тяжелому испытанию, какому только могла подвергнуть возлюбленного дама его сердца, подвергает Ланселота Гвиневра, которую он спасает ценой бесчестья. Возлюбленный ищет похищенную злыми силами Гвиневру и видит карлика, едущего на телеге. Карлик обещает Ланселоту открыть, где спрятана Гвиневра при условии, что рыцарь сядет в телегу, - поступок, который может обесчестить рыцаря и сделать его предметом насмешек (рыцарей возили в телеге только на казнь!). Ланселот в конце концов решается на это, но Гвиневра обижается на него: прежде чем сесть в телегу, он еще сделал три шага.

Церковь старалась использовать рыцарство в своих интересах, но христианская оболочка рыцарства была чрезвычайно тонка. Прелюбодеяние считалось грехом и официально осуждалось, но все симпатии были на стороне любовников, а на Божьем суде (ордалиях) Бог позволял легко себя обмануть, когда речь шла о вероломной супруге. Гвиневра, роман которой с Ланселотом длился годы, поклялась, что никто из одиннадцати рыцарей, спящих в соседних покоях, не входил к ней ночью; Ланселот, пользовавшийся этой привилегией, был не предусмотренным в расчетах двенадцатым рыцарем. Этой клятвы оказалось достаточно, чтобы спасти королеву от сожжения на костре. Обманутые мужья нередко питают сердечную привязанность к любовнику жены (так король Артур относится к Ланселоту). Бог тоже, -судя по тому, что епископу, стерегущему тело Ланселота, снится, как ангелы уносят рыцаря на небеса, - прощает греховную любовь.

Общественные связи средневековья были прежде всего межличностными, то есть в основном прямыми и непосредственными. Установление связи между сеньором и вассалом предполагало принятие определенных обязательств обеими сторонами. Вассал обязан был служить своему сеньору, оказывать ему всяческую помощь, сохранять верность и преданность. Со своей стороны, сеньор должен был покровительствовать вассалу, защищать его, быть по отношению к нему справедливым. Вступая в эти отношения, сеньор принимал торжественные клятвы от вассала (ритуал омажа), делавшие их связь нерушимой.

Крестьянин обязан был платить оброк феодалу, а тот - защищать своих крестьян, а в случае голода кормить их из своих запасов. Существовало очень четкое разделение труда: не свобода и зависимость, а служба и верность были центральными категориями средневекового христианства. Именно поэтому в артуровских легендах всегда очень тщательно разбирается, кто был чьим оруженосцем и кто чьим вассалом. Однако иерархия привилегированности, свободы, зависимости и несвободы вместе с тем была и иерархией служб. В феодальном обществе были очень четко разделены и определены обычаем или законом социальные роли, и жизнь каждого человека зависела от его роли.

Нельзя не заметить, что в легендах весьма пристальное внимание уделяется материальной культуре; причем реальные требования к ней, обусловленные жизненной необходимостью, тесно смыкаются с мифическими качествами, которыми средневековые авторы щедро наделяют всевозможные доспехи (не пробиваемые обычным оружием), оружие (пробивающее заговоренные доспехи), чаши (из которых могут напиться, не облившись, лишь верные своим рыцарям дамы), плащи (которые могут надеть только те же дамы) и пр.

Рассмотрим конкретнее некоторые примеры. Говоря о материальной культуре, находящей отражение в сказаниях артуровского цикла, нельзя не заметить, что очень большое место отведено описаниям боевых коней, оружия и одежды. И неудивительно - функция рыцаря состояла в том, чтобы воевать: защищать свои владения, иногда увеличивать их, захватывая соседние, или просто поддерживать свой престиж, принимая участие в турнирах (ведь стоит всерьез задуматься, прежде чем попытаешься захватить, например, землю рыцаря, который одержал несколько блестящих побед на последнем турнире и был признан сильнейшим). ,

Боевой конь - это фактически одна из самых важных частей экипировки рыцаря в сражении. Коней обучали специальным образом, и они часто помогали своим хозяевам, вовремя поднимаясь на дыбы или отходя в сторону. Каждый боевой конь имел свое имя, его холили и лелеяли. Во многих легендах рассказывается о конях, которые говорили по-человечески и нередко подавали очень дельные советы своим хозяевам. Немалое внимание уделялось и описанию доспехов и оружия рыцарей, надежность и удобство которых были важны для успеха в походе и победы на турнире. Оружие рыцаря, как правило, составляли меч и копье, иногда еще пика. Нередко меч являлся родовой реликвией, имел собственную историю, имя, часто символическое (некоторые исследователи дают такое толкование названия меча Артура: Экска-либур - «Разрубаю сталь, железо и все»); при посвящении в рыцари меч был обязательным атрибутом.

Обычай тех времен требовал, чтобы рыцарь имел «добрые» доспехи: шлем, панцирь, кольчугу и кольчатый наглавний, латы для ног и латные рукавицы. Если оружие и доспехи «горят» на солнце, это свидетельствует не только о том, что они красивы, но и том, что они начищены и содержатся должным образом и, следовательно, надежны (точно так же описание потников и подседельников свидетельствовало о заботливом отношении к лошади). Поверх лат рыцари носили короткий широкий плащ, расшитый, как правило, геральдическими узорами, которые повторялись также на щите.

Очень подробно описывается в легендах одежда рыцарей с точки зрения ее функционального значения. Перед боем под доспехи надевается одежда, она должна быть сшита с таким расчетом, чтобы доспехи не натирали кожу, а раскаленный в жару металл доспехов не прикасался к телу. Дорожная одежда была более легкой, чтобы сделать менее утомительными дальние переходы - неизменная деталь рыцарских романов - и обеспечить защиту рыцаря.

Описание одежды дам тоже позволяет судить о ее функциональном значении: она удобна и практична, когда дама - хозяйка и занимается практической деятельностью (ей постоянно приходится спускаться в подвалы, подниматься на башни); нарядность одежды имеет первоочередное значение, только если она парадная (в этом случае подробно описываются ткани, золотые кисти, меха, украшения), при этом учитывается и цвет, так как помимо геральдического значения с его помощью можно подчеркнуть красоту героя или героини.

Практически в каждом произведении артуровского цикла фигурирует какой-нибудь замок - заколдованный, неприступный или тот, который со своей рукой и сердцем обещает рыцарю по выполнении им поставленной задачи прелестная леди. Так, мы знаем, что Артур был зачат в замке Тинтажель, расположенном на скале над морем. Это один из замков раннего средневековья, представляющий собой фактически одну башню, обнесенную стеной и защищенную со всех сторон морем (к замку ведет лишь узкая тропинка, по которой может проехать только один человек).

В романах артуровского цикла Кретьена де Труа мы встречаем описания более поздних и усовершенствованных замков. Каждый из них был как бы мини-городом, обнесенным стеной со всех сторон. Внутри находились собственно замок сеньора, помещения для челяди, конюшни, подвалы, где хранились еда и питье на случай осады или голода, нередко и часовня, в которой молился сеньор. Здесь же частенько работали кузнецы, подковывавшие лошадей сеньора и изготавливавшие изделия для замка. Таким образом, замок был оборудован с максимальными удобствами.

Чтобы понять, почему столь важная роль в рыцарских романах зачастую отводится замкам и тем, кто их населяет, остановимся подробнее на ряде исторических фактов.

Первым фортификационным сооружением, построенным по приказу Вильгельма Завоевателя сразу же после высадки его войск в Англии, был мотт - укрепление, прежде неизвестное на Британских островах. Поначалу мотт представлял собой окруженный рвом земляной холм. На его вершине сооружалась деревянная башня, фундаментом которой служили вкопанные в землю мощные бревна. Именно такие укрепления использовались норманнами в качестве опорных пунктов в Гастингсе. На территории Англии они возвели множество мотт, укрепив с их помощью свое господство на завоеванных землях.

Опыт строительства мотт норманны приобрели во Франции, где простейшие фортификации такого типа позволяли феодалам противостоять абсолютной власти наследников Карла Великого и учреждать собственные домены. Можно без преувеличения сказать, что появление нового оборонительного сооружения в Европе имело огромное значение. В плане политическом оно сыграло важную роль в децентрализации королевской власти. Еще более важным было, несомненно, социальное значение нового укрепления: оно стало своего рода школой, где сеньоры и их ратники обучались рыцарским навыкам.

Обычно мотт имел форму усеченного конуса или полусферы; диаметр его основания мог достигать 100 м, а высота - 20 м. В большинстве случаев к мотт примыкал бейли - участок, огороженный земляным валом, рвом, палисадом. Такая двойная линия земляных укреплений получила название «замок с мотт и бейли». Другой тип средневековой застройки - миниатюрный бейли на плоской вершине насыпного холма диаметром от 30 до 100 м с обязательным рвом и палисадом. Некоторые бейли служили только как загоны для скота. Повсеместно сооружались также и малые земляные крепости, к которым тоже примыкали загоны для скота.

Используя труд крестьян, можно было сравнительно быстро выполнять земляные работы, связанные с сооружением укреплений. Преимущество мотт состояло в том, что, не считая деревянной надстройки, его практически невозможно было разрушить.

Тактику сооружавших мотт можно сравнить с тактикой играющих в шахматы - максимально продвинуть свои фигуры и в то же время не дать противнику захватить их. Возводя мотт, феодалы вместе со своим гарнизоном готовились к осаде, которую соперник мог начать в любой момент, стремясь отвоевать утраченные территории. В большинстве случаев осада заканчивалась неудачей: мотт, к тому времени уже именовавшийся замком, был неприступен. Противник мог попасть в замок только в том случае, если ворота открывал изменник или сам сеньор попадал в плен. (Вспомним многочисленные легенды о замках, которые все время вертятся, так что в них почти невозможно попасть, к тому же населенные смертельно опасными животными, в борьбе с которыми рыцарю может помочь только кто-нибудь из обитателей замка; таинственные замки, окруженные щитами побежденных рыцарей; а также замок феи Морганы, куда попадает сэр Гавейн - иногда Ланселот - и не может выбраться, покуда его оттуда не выводит девушка, прислуживающая четырем королевам, гостящим в замке.)

Хроники тех лет свидетельствуют, что феодалы не могли полностью положиться на своих приближенных и жили в постоянном ожидании измены. Всеми силами они стремились избежать плена, и, когда дело доходило до открытых баталий, сеньор, видя, что его войско терпит поражение, первым покидал поле битвы. Если же сеньор попадал в плен, то от него силой требовали, чтобы он заставил тех, кто остался в замке, включая его семью, открыть ворота. Если они отказывались сделать это, пленника вешали у входа в замок. Иногда неприятелю удавалось взять в заложники детей сеньора. Требуя сдачи крепости, он угрожал повесить их или ослепить. (Один, из сюжетов о короле Артуре - похищение его жены Гвиневры, которую вынужден вызволять из плена Ланселот).

Жизнь в замке ставила воинов из свиты сеньора перед выбором: либо поддерживать отношения товарищества, либо постоянно враждовать друг с другом. В любом случае приходилось терпимо относиться к окружающим и для этого придерживаться определенных правил поведения или, по крайней мере, не допускать проявлений насилия.

Утвердившиеся в мире, огороженном палисадом, моральные нормы позже, на втором этапе развития феодального общества, в конце XI века, вдохновили трубадуров. В их гимнах воспевалось рыцарство и любовь, а по сути в них прославлялись два социальных достижения - стабилизация и освоение нового пространства. Многие знаменитые рыцари были поначалу простыми воинами в свите феодала, но за проявленную в сражениях доблесть получили высокий ранг. В то же время воин не мог добиться почестей, если он не вел себя как настоящий рыцарь.

Мотт оказал влияние и на сельское население. (В мифах нередко после избавления от жестоких зверей, населявших замок, или после освобождения его от колдовских чар в бывшей прежде безлюдной местности появлялись толпы ликующих, поющих и пляшущих крестьян, благодаря рыцаря за защиту.) Многие хозяйства попали в зависимость к феодалу, которому крестьяне теперь были обязаны платить налог.

Однако в среде самих господ произошли еще более глубокие социальные изменения. Привыкшие к жизни в усадьбах, в сельской местности, бок о бок со свободными крестьянами, сеньоры всего за несколько десятилетий перебрались в замки, вооружившись до зубов сначала для того, чтобы захватить власть, затем - чтобы удержать ее. Завладев мотт как оружием устрашения, феодалы и их вассалы начали создавать новую систему социальных отношений - примитивную, но самобытную. С одной стороны, это была политика подавления, с другой - в среде рыцарства провозглашались идеалы чести и отваги. Именно эти идеалы воспевали средневековые рыцарские романы.

Так, со сменой поколений постепенно устанавливалось социальное равновесие. Новые отношения закрепили сословную общность сеньоров, ослабившую чувство постоянной опасности. Замки открыли свои ворота друзьям и соседям, войны уступили место турнирам, на рыцарских щитах красовались теперь фамильные гербы. Где ранее царили хитрость и жестокость, теперь воспевали доблесть и щедрость. Так, со второй стадии развития феодализма в обстановке средневекового мотт стали закладываться основы того наследия, которое оставила потомкам эта эпоха и которое по праву заслужило название «замковая культура».

Все процессы, происходившие в реальном мире, накладывали отпечаток на вторую реальность, которая составляла мифическую основу рыцарских романов и баллад. Если в книге Гальфрида Монмутско-го рассказывается о жизни, деяниях и подвигах самого Артура, то классическая Артуриана воспевает братство Рыцарей Круглого Стола, их приключения, практически не имеющие отношения к военным достижениям, описанным в «Истории бриттов». Это единичные схватки между двумя или несколькими рыцарями, либо состязания на турнире (характерные для периода феодальной раздробленности). Однако наряду с идеалами куртуазное™ возникает и формируется новый миф - миф о Святом Граале, требующем от рыцаря духовной чистоты и целомудрия (которые далёко не всегда присущи рыцарям, безупречным с точки зрения норм куртуазного вежества). Тема Святого Грааля получила наибольшее развитие в позднее средневековье, когда фактически завершилось формирование мифов о Круглом Столе короля Артура. По мере того, как средние века уступают место эпохе Возрождения, процесс формирования этих мифов подходит к завершению.

Завершение формирования мифов о Круглом Столе короля Артура

В течение XIII-XIV веков легенды о короле Артуре и его рыцарях продолжают вдохновлять поэтов: «...стихотворные романы, переведенные или стилизованные под французские, посвященные тому или иному фрагменту обширной волшебной истории, были популярны и среди благородных, и среди простых»72.

И вот в конце XV века появилось произведение, объединившее в себе все эти мифы. В 1485 году вестминстерская типография Кэксто-на выпустила роман английского прозаика Томаса Мэлори «Смерть Артура». Это произведение завершает артуровский цикл средневековья. Оно представляет собой обработку ряда романов артуровского цикла или примыкающих к нему произведений. Пятьдесят шесть раз в тексте своей книги Мэлори повторяет читателям, что источниками для него служили «французские книги», но он, вероятно, пользовался также и английскими стихотворными переработками французских поэм артуровского цикла.

Перелагая весь этот обширный материал на английский язык, Мэлори комбинировал заимствованные мотивы, сокращал и видоизменял образцы и делал собственные вставки; в результате возникло стройное художественное произведение, в котором, кстати, король Артур с супругой Гвиневрой не всегда оказываются на первом плане. Изложение разбивается на множество эпизодов, приключения следуют друг за другом, часто без мотивировки и особой подготовки читателей. Храбрые рыцари, закованные в латы, дерутся друг с другом, прекрасные изгнанницы находят себе приют в сумраке дремучих лесов, карлики и волшебник Мерлин, обладающий чудодейственным даром пророчества, разоблачают тайные связи между героями и возвещают несчастья, которые не могут ни объяснить, ни предотвратить.

Во множестве рассказанных авантюрных историй отчетливее других вырисовывается образ Ланселота, томящегося любовью к супруге своего сюзерена, королеве Гвиневре, и тщетно пытающегося отыскать Грааль, чему препятствует тяготеющий над них грех; Тристрам, роковым образом увлеченный Изольдой; другие заметные фигуры - злой Мордред, похищающий Гвиневру и поднимающий восстание против Артура; злокозненный, а подчас и смешной неудачник, сенешаль сэр Кэй. Во многих эпизодах чувствуется, что Мэлори либо использовал недоступные для нас редакции артуровских сказаний, либо внес в свое повествование новые черты, ввел новых действующих лиц.

Повествования Мэлори полны чарующей наивности, простодушия и бесхитростного изящества. Однако Мэлори нередко обнаруживает склонность к морализации, трезвость, рассудительность и практицизм. Мир французской средневековой поэзии и ее тонкий психологизм ему в значительной мере чужды. Мэлори осуждает любовь ради любви, а любовь в законном браке считает идеальной. Правда, для того, чтобы ясно высказать свою точку зрения, у автора мало поводов; в его книге встречается лишь один случай счастливого супружества - брак родителей Тристрама, но образ Ланселота Мэлори, например, значительно отличается от той трактовки, какую он имел во французской поэзии.

Ланселот - один из интереснейших образов романа, как и в его источниках, Ланселот Мэлори имел все данные для того, чтобы добыть Грааль, но, проникнутый греховной любовью к королеве, он сподобился лишь издали видеть чашу благодати. У Мэлори Ланселот не женится не столько из-за обета рыцарского целомудрия (необходимое условие для достижения святого Грааля), сколько из вполне практических соображений: женитьба, рассуждает он, привяжет его к супруге, заставит сложить оружие, забыть турниры, битвы и рыцарские приключения. Ланселот не хочет заводить и случайные любовные связи, и Мэлори то и дело заставляет его высказывать добродетельную мораль и восставать против ее нарушителей.

Характерно, что, входя в противоречие со своими источниками, Мэлори не решается противопоставить грешного Ланселота целомудренному искателю Грааля Галахаду и что, возвышая Ланселота как идеального рыцаря, Мэлори вместе с тем отступает от церковно-христианских толкований поисков «чаши благодати», которые получают у него более прозаическую и земную окраску занимательных рыцарских авантюр.

По мере того как совершенствуется оружие (появляется арбалет, а затем - в эпоху Возрождения - и огнестрельное оружие), от которого человека уже не могут защитить доспехи, рыцари уходят в прошлое. И теперь мифом становится само понятие рыцарства, создающее идеальный образ мира, в котором людям свойственны отвага, сила, доблесть, недоступные простым смертным, а дружба и любовь являются абсолютными величинами.

Такие узы крепки и нерушимы. С миром рыцарства непосредственно пересекается мир волшебства: персонажи рыцарских романов постоянно общаются с магами и феями, то и дело на их пути попадаются разнообразные предметы, наделенные чудесной силой. Рыцари - особые люди, живущие в особой реальности, и у Мэлори «мы слышим о высоких деяниях любви, верности и мести, представленных великими представителями рыцарства - Гавейном, Ланселотом, Персивалем и Галахадом»73.

Изначально идеи рыцарства являлись организующей силой и в общественной жизни, и в военной области - и служили оправданию норм поведения, насаждаемых норманнами, а также корректировали взаимоотношения между различными культурными слоями и социальными группами. По мере того как менялись структура общества и культурные нормы, эти мифы все сильнее отражали представления не об идеальных нормах поведения конкретного социального слоя, но об увлекательной, достойной подражания жизни, о правилах, качествах и чувствах которой может мечтать любой. Рыцарские романы все больше отрывались от реальности.

Идея Круглого Стола поздней Артурианы, по существу, воплотила традицию личной преданности вассала своему сюзерену эпохи феодализма, которая была скрепляющим звеном всего феодального общества. В ней воплощалось также одно из противоречий этого общества -король постоянно искал способ вознаградить своих воинов и тем самым сохранить их преданность, не превращая их в феодальных лордов, чьи владения внушали бы им иллюзию независимости и диктовали интересы, расходившиеся с его собственными.

Рыцарские ордена, создававшиеся именно в тот период, когда идея Круглого Стола распространялась особенно широко, имели существенное военное и общественное значение. Но к началу XIV века положение резко изменилось. Ордена все в больше степени шли по пути обогащения и разложения. Профессиональные армии стали вытеснять отдельные отряды рыцарей и их оруженосцев, среди которых какой-либо порядок и дисциплина были невозможны. В то же время рыцарство становилось все более замкнутым, внутри него наблюдалось все большее расслоение, поскольку прежние рыцари, лишаясь военных функций, должны были искать для себя новое поле деятельности и новые возможности для существования.

Таким образом, - и это особенно характерно для Англии - в то время, как дворянская знать и наиболее богатые джентри превращались в придворных, мелкопоместные дворяне все чаще оставались жить в своих поместьях. И если раньше они существовали преимущественно за счет натурального хозяйства и искали дополнительный доход на войне с грабежами и выкупами, то теперь они начали производить шерсть и продукты для продажи, нередко заменяя принудительный труд, характерный для более раннего средневековья, наемным.

По мере того как рыцарство утрачивало свое первоначальное значение, артуровский цикл и рыцарский роман в целом утрачивали связь с действительностью и приобретали все более религиозный и фантастический характер с преобладанием темы Грааля. Произведения этого жанра становились все более изысканными, отражая искусственность поведения и манер рыцарей; сюжеты делались все более фантастическими, гротескно неправдоподобными, бесконечные приключения героев излагались все изощреннее. Падение пафоса и выхолащивание эпического романа изображены в рассуждениях священника у Сервантеса (с небольшими преувеличениями).

По всей видимости, Мэлори предпочитал избегать подобного стиля, о чем, как говорит А.А.Мортон «свидетельствует... безжалостное обращение с темой Грааля, из которой он выбрасывал, насколько только возможно, все мистическое и теологическое, всячески преуменьшая ее значение для артуровского цикла в целом. Не менее отчетливо позиция Мэлори видна и в том, что он заново вводит героические и эпические мотивы, а также в том сильном национальном чувстве, которым пронизано его произведение. Похоже, что он направлял все свои усилия к тому, чтобы восстановить в артуровском цикле ощущение реальности происходящего, еще раз придать ему современное звучание»74. Тем не менее, времена менялись, и мифы о короле Артуре неизбежно должны были изменить свою смысловую нагрузку, а, следовательно, и форму.

В эпоху Возрождения истории о Круглом Столе стали, скорее, отправной точкой для мифотворчества, где в форме рыцарского романа проповедывались уже совершенно новые идеи. Один из характерных примеров - произведение Гарсии Родригеса Монтальво «Амадис Галльский». «Под пером Монтальво рыцарский роман стал жанром ренессансной литературы. Опираясь на фабульные мотивы средневековых историй о короле Артуре и его сподвижниках, о волшебнике Мерлине, Монтальво отразил присущий его эпохе героический пафос»75. Мифическая реальность данного произведения, вероятно, находила самый живой отклик у испанских дворян, которым по традиции сызмальства внушались понятия воинской доблести, чести и гордости.

С другой стороны, эпоха Возрождения - это период великих географических открытий. Приключения конкистадоров и мореплавателей способствовали живому восприятию фантастических подвигов рыцарских романов. Впрочем, герои Монтальво были отнюдь не испанцами, кроме того, обращает на себя внимание «схожесть образов и даже ситуаций, описанных у Монтальво, с французскими романами о Тристане и Ланселоте»76. Миф о людях исключительных физических и душевных качеств, жизнь которых полна удивительных приключений, привлекает в это время многих читателей.

Ярким примером ренессансного рыцарского романа является «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто. Как замечает Д.Е.Михальчи: «Главным героем... он сделал... образцового рыцаря в гуманистическом понимании, неизменного покровителя угнетенных, борца за справедливость; в его лице воплощены в преобразованном виде идеальные качества, которыми обладали герои лучших испанских романов об Амадисе Галльском...»77. В этом произведении под эгидой «рыцарства» находит выражение возрожденческий миф о гуманизме.

Если для менталитета средневекового человека ключевым является понятие Бога (вспомним роль Грааля в классической Артуриане), то в эпоху Ренессанса на первый план выходит идея антропоцентризма и миф о всесилии человеческого разума (безумие Роланда лишает его абсолютно всех качеств, которыми он обладал, но когда Астольфо исцеляет друга, рыцарь становится «еще более умен и мужествен»).

В произведении Ариосто, сюжетной канвой, казалось бы, никак не связанном с артуровскими сказаниями, в одной из первых глав появляется Мерлин, пророчествующий Брадаманте о ее будущем; причем то, как о нем говорится, предполагает, что его история общеизвестна: «Это древний памятный грот Мерлина, о которрм, верно, ты слыхивала»78.

Вообще, хотя рыцарские романы эпохи Возрождения по большей части уже не используют сюжетные линии артуровского цикла, имя Артура и его сотоварищей, видимо, знакомо всем. Ф.Петрарка в трактате «О средствах против всякой судьбы», оговариваясь, что это сказка, но не сомневаясь в том, что всем известно ее происхождение, упоминает Артура. Таким образом, у героев данного цикла появляется новое значение - Мерлин из советника короля Артура становится добрым волшебником (чуть не святым), прорицающим и помогающим достойным; имена Артура и его рыцарей приобретают символическое звучание.

На этом этапе мифологичность артуровского цикла теряет свое значение; Круглый Стол и связанные с ним люди и события приобретают статус символа. В отличие от мифа, символ не создает картины мира и ничего не объясняет; скорее он является комплексом представлений, связанных с тем или иным понятием. А.Ф.Лосев пишет, что «...он в скрытой форме содержит в себе все вообще возможные проявления вещи»79. При этом мы не можем однозначно сказать, что именно кроется за тем или иным символом.

С одной стороны, Артур и братство Круглого Стола возводятся в абсолют и связываются с идеалами справедливости, братства и взаимовыручки, с другой - королевство Логр, покоящееся на этих понятиях, погибает вместе с Артуром.

С символизацией Артурианы заканчивается ее формирование и развитие - цикл прошел путь от кельтских языческих мифов до символа, собственно мифом уже не являющегося.

Заключение

Казалось бы, с уходом средневековья артуровскому циклу не было суждено развиваться дальше; правда, в сказках (шотландских, ирландских, английских) нет-нет да и мелькнет Артур, ожидающий вместе со своими рыцарями момента пробуждения, или Мерлин, помогающий тому или иному сказочному персонажу, но этим дело и ограничивалось, пока не наступил XIX век.

Дело в том, что в XVII-XVIII веках мифотворчество на рыцарские темы практически не существовало, так как феодальные идеалы не только не были актуальны, но могли тормозить и мешать развитию общества, что и объясняет отказ от них на данном этапе. Вновь интерес к средневековью и связанным с ним идеалам появляется только у предромантиков (Макферсон «Песни Оссиана»). Романтики подхватывают средневековую тематику. По мере того как буржуазная идеология, ориентированная преимущественно на материальные ценности, вызывает все больший протест, все чаще в качестве противодействия используются средневековые сюжеты и системы ценностей, опирающиеся на традиции рыцарства.

За время развития артуровского цикла из него по большей части исчезла лежащая в его основе кельтская мифология. «Мир артуровских легенд сам приобретал мифологические черты. Камелот, Круглый Стол, рыцарское братство, поиски Грааля становились новыми мифологемами. Именно в этом качестве они вопринимались уже на исходе средневековья. Поэтому обращение к артуровским легендам в XIX-XX веках у АТеннисона, Р.Вагнера, У.Морриса, О.Ч.Суинберна, Д.Джойса (в «Поминках по Финнегану») и многих других возрождало старые мифы, но основными мифологемами были здесь не мотивы кельтского фольклора, а идеи куртуазного средневековья»80. Вышеперечисленные авторы видели в легендах о короле Артуре морально-этический идеал; прерафаэлиты (Данте Габриель Россетти и др.) под впечатлением Артурианы создали свой художественный стиль, черпая в ней импульс для творчества. В 1889 году Марк Твен пишет I Книгу «Янки при дворе короля Артура», подменяя морально-этический миф бытовавшим в XIX веке мифом о всесилии науки (хотя М.Твен сам с увлечением читал книгу Мэлори, повального увлечения средневековьем он не одобрял).

В XX веке Дж.Р.Р.Толкиен создает новый жанр - «фэнтези». И в течение весьма небольшого промежутка времени появляется ряд произведений, посвященных Артуру и его рыцарям, - начиная от переложений и пересказов Мэлори и других авторов (например, «Рыцари Круглого Стола» в пересказе Е.Балабановой, О.Петерсон) и заканчивая серьезными философскими произведениями Мэри Стюарт, Теренса Х.Уайта, Мишеля Рио и др. Авторы выбирают разную манеру повествования; каждый по-своему объясняет события, о которых повествует.

М. Стюарт, говоря от первого лица, интерпретирует события с позиций человека, обладающего паранормальными способностями, но при этом максимально приближая повествование к тому, что современный человек может воспринять как реальность.

Теренс Х.Уайт, свободно вводя современные суждения в картины средневековья, делает акцент на психоаналитических нюансах во взаимоотношениях героев, одновременно, иногда до чудаковатости, очеловечивая персонаж. Герой Ланселот становится в его трактовке застенчивым некрасивым молодым человеком, ищущим духовную чистоту в изнуряющих физических упражнениях, Гвиневра - стареет со временем, как и положено женщине, а Мерлин выглядит рассеянным чудаком, совершенно не заботящимся о том, как он смотрится и что о нем подумают другие. При этом в произведениях причудливо перемешиваются морально-этические мифы, пришедшие вместе с артуров-ским циклом из средневековья, и мифы, возникшие значительно позже (миф о психоанализе, миф о паранормальных способностях и пр.).

Популярность жанра «фэнтези» ставит много вопросов, но основной, пожалуй, следующий: почему люди, уже знающие, что такое космическая ракета и ядерная бомба, увлеченно погружаются в неисчислимые миры магов и мечей? То, что вторая реальность, предлагаемая мифом о Круглом Столе, представляет собой культурную ценность и по сей день, подтверждается обилием современных произведений, посвященных этой теме (рок-оратория Р.Уикмена «Артур», мюзикл «Камелот», фильмы «Экскалибур», «Мерлин и меч» и пр.). И ответ искать, наверное, надо именно в мифе - второй идеальной реальности, куда так хочется уйти.

Жанр «фэнтези» появляется после Первой мировой войны, ставшей для человечества сильнейшим потрясением (изобретается оружие массового уничтожения, от которого в первую очередь страдают мирные жители; честный бой, выявляющий, кто сильнее и мудрее, превращается зачастую в бездумную бойню). В свете этих событий новое звучание приобретает и трагический конец, постигающий королевство Логр - недаром у М.Стюарт и у М.Рио настойчиво подчеркивается, что свою гибель Артур предрешает в момент своего подъема -после первых же победоносных сражений он дает жизнь Мордреду, битва с войском которого будет последней для королевства Логр:

Особое внимание уделяется «очеловечиванию» персонажей: если в классической Артуриане основное место отводилось событийной канве и через нее же читателю давали понять, какие переживания приходятся на долю героя и какие внутренние изменения происходят в нем, то романы об Артуре, написанные в XX веке, ставят в центр внутренний мир персонажей, их чувства и размышления.

В чудесной мифической реальности действуют живые, предельно земные люди, которым свойственны слабости, сомнения, ошибки. В этом контексте особенное значение получают, наряду с тем, как складываются отношения семьи сестры Артура Моргаузы (или Морганы) с королем, треугольник Артур - Гвиневра - Ланселот и взаимоотношения Мерлина и Вивьены. Мифы об идеальном государстве, где царит справедливость, тесно связаны с философским мифом о том, что в каждом добром начинании заложен его конец, а также с мифами о любви, дружбе, взаимопонимании.

Вероятно, подобная трансформация во временном пространстве присуща каждому мифу, когда-либо созданному социокультурной общностью. И не последнюю роль в этом процессе сыграл миф о короле Артуре и его рыцарях. Для Европы с ее кельтским и германским мифом он был одним из центральных при выработке европейским обществом своих соционормативных и культурных установок существования каждого из индивидуумов.

Список литературы

1 В 1952 г. А. Кребер и К. Клакхон собрали 164 формальных определения культуры и свыше 100 описательных объяснений этого понятия (см. об этом: KroeberA., Clackhohn С. Culture. A Critical Review of Concepts and Definitions. - Cambridge, 1952).

2 Есин А.Б. Введение в культурологию. - M., 1966. - С. 8.

3 Библер В. Культура // Опыт словаря нового мышления. - М., 1989. - С. 241.

4 Гуревич П.С. Культурология. - М., 1966. - С. 20.

5 Межуев ВМ Культура и история. - М., 1977. - С. 72.

6 Рерих Н.К. Культура и цивилизация. - М., 1994. - С. 41.

7 Арнольдов А.И. Введение в культурологию. - М., 1993. - С. 10.

8 Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой // Фрейд 3. Избранное. - М.,

1990. - Кн. 2. - С. 31.

9 Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой // Избранное. - М., 1990. - Кн. 2. - С. 37.

10 Белль Г. Франкфуртские чтения // Самосознание европейской культуры XX века: мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. - М., 1991. - С. 303.

11 Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. - М., 1991. - С. 322.

12 Зеньковский В. Основы христианской философии. - М., 1992. - С. 163.

13 Финкелmкраут А. Идентичность, культурное самосознание. - С. 69; Берар Э. Диалог культур // Опыт словаря нового мышления. - С. 35-38,20-21.

14 Робин Р. Культура // Там же. - С. 234.

15 КертманЛ.Е. История культуры стран Европы и Америки. - М, 1987. - С. 26.

16 См. об этом: там же.

17 Леви-Строс К. Структурная антропология. - М., 1985. - С. 263-264.

18 Орлова ЭА. Введение в социальную и культурную антропологию. - М., 1994. - С. 18.

19 Добрынина В.И. Культура и цивилизация. - М., 1992. - С. 14.

20 Соколов Э.В. Культурология: Очерки теорий культуры. - М., 1994. - С. 10.

21 Бэкон Ф. О мудрости древних // Сочинения. - М., 1978. - Т. 2. - С. 241,291.

22 Шеллинг Ф.В. Философия искусства. - М., 1966. - С. 105.

23 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. - М., 1991. - С. 40.

24 Там же. - С. 25.

25 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. - М., 1991. - С. 65.

26 Шеллинг Ф.В. Философия искусства. - С. 113.

28 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. - С. 160.

30 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. - М., 1991. - С. 134.

31 Барт Р. Мифологии. - М., 1996. - С. 249.

32 Шеллинг Ф.В. Философия искусства. - С. 114.

33 Барт Р. Мифологии - С. 247.34 См., например: Михайлов АД. Артуровские легенды и их эволюция //Мэлори Т. Смерть Артура. - М., 1974. - С. 793.

35 Шкунаев С.В. Предания и мифы средневековой Ирландии. - М., 1991. С. 12.

36 Шкунаев С.В. Предания и мифы средневековой Ирландии. -М., 1991. - С. 13.

37 В мире мифов и легенд. - Спб., 1995. - С. 272.

38 Михайлов АД. Артуровские легенды и их эволюция // Мэлори Т. Смерть

Артура. - М., 1974. - С. 799.

39 Исландские саги. Ирландский эпос. - М., 1973. - С. 587.

40 Михайлов АД. Артуровские легенды и их эволюция. - С. 796.

41 В мире мифов и легенд. - С. 288.

42 Там же. - С. 258.

43 Adolf H. The Concept of Original Sin as Reflected in Arthurian Romance //Studies in Language and Literature in Honour of Margaret Schlauch. -Warzawa, 1966. - P. 27.

44 В мире мифов и легенд. - С. 261.

45 VinaverE. Malory. - Oxford, 1929. - P. 73.

46 Алексеев МЛ. Литература современной Англии и Шотландии. - М., 1984. - С. 61.

47 См. об этом: Михайлов АД. Артуровские легенды и их эволюция. - С. 806.

48 См. об этом: там же.

49 Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина - М., 1984. - С. 5.

50 Михайлов АД. Книга Гальфрида Монмутского // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. - М., 1984. - С. 210.

51 Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. - С. 96-97.

52 Михайлов АД. Книга Гальфрида Монмутского. - С. 211.

54 Grebanier B.D.N. The Essentials of English Literature. - N. Y., 1953. - P. 14.

55 Конрад Н.И. Проблема реализма в литературе Востока // Избранные труды. - М., 1978. - С. 56 Шервуд ЕЛ. От англосаксов к англичанам. - М., 1988. - С. 112.

57 Там же. - С. 158.

58 Там же.-С. 232.

59 История английской литературы. - М., 1943. - Т. 1. - С. 86.

61 Brereton G. A History of French Literature. - L.,1961.-Р.18.

62 Культурология. Теория и история культуры. - М., 1996. - С. 146.

63 Brereton G. A History of French Literature. - L, 1961. - P. 19.

64 Grebanier B.D.N. The Essentials of English Literature. - N. Y., 1953. - P. 14.

65 Самарин P.M., Михайлов АД. Рыцарский роман // История всемирной литературы. - М., 1984. - Т. 2. - С. 570.

66 Шерер В. История немецкой литературы. - Спб., 1893. - С. 148.

67 Там же. - С. 163.

68 Самарин P.M., Михайлов АД. Рыцарский роман // История всемирной литературы. - С. 564.

69 Там же. - С. 565.

70 Шерер В. История немецкой литературы. - С. 153.

71 Оссовская М. Рыцарь и буржуа. - М., 1987. -, С. 87.

72 Gosse ЕЛ. Short History of Modern English Literature. - L., 1903. - P. 53.

73 Moody W.V.,Lavett R.M. A History of English Literature from Beowulf to 1926.-N. Y., 1926.-P.68.

74 Мортон АЛ. От Мэлори до Элиота. - М., 1970. - С. 49-50.

75 Плавскин З.И. Литература раннего общеиспанского Возрождения // История всемирной литературы. - М., 1985. - Т. 3. - С. 345.

76 DunlopJ.C. History of Prose Fiction. - L, 1888. - P. 354.

77 МихалъчиД. Лудовико Ариосто // История всемирной литературы. - М., 1985. - Т. 3. -С. 127

78 Ариосто Л. Неистовый Роланд. - М, 1993. - Т. 1. - С. 53.

79 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. - М., 1976. - С. 17.

80 Михайлов АД. Смерть Артура. - С. 827. 51

Бретонские народные баллады. - Спб., 1995.

Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль // Средневековый роман и повесть. - М., 1974.

Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. - М., 1974.

Исландские саги. Ирландский эпос. - М., 1973.

Кретьен де Труа. Ивейн, или Рыцарь Льва // Средневековый роман и повесть. - М., 1974.

Кретьен де Труа. Эрек и Энида. Клижес. - М., 1980.

Ариосто Лудовико. Неистовый Роланд. - М., 1993.

Пайен де Мезиер. Мул без узды // Две старофранцузские повести. - М., 1956.

Предания и мифы средневековой Ирландии. - М., 1991.

Роман о Тристане и Изольде // Средневековый роман и повесть. - М., 1974.

Томас Мелори. Смерть Артура. - М., 1974.

Алексеев МЛ. Литература современной Англии и Шотландии. - М., 1984.

Арнольдов АЛ. Введение в культурологию. - М., 1993.

Барт Р. Мифологии. - М., 1996.

Берар Э. Диалог культур // Опыт словаря нового мышления. - М., 1989.

Белль Г. Франкфуртские чтения // Самосознание европейской культуры XX века. - М., 1991.

Библер В. Культура // Опыт словаря нового мышления. - М., 1989.

Бур М. Социальное значение средневековых укреплений мотт и бейли // В мире науки. - М., 1983. - № 7.

Бэкон Ф. О мудрости древних // Сочинения. - М., 1978. - Т. 2.

В мире мифов и легенд. - Спб., 1995.

Гуревич П.С. Культурология. - М., 1996.

Добрынина В.И. Культура и цивилизация. - М., 1992.

Евсюков В.В. Мифы о вселенной. - Новосибирск, 1988.

Введение в культурологию. - М., 1996.

История английской литературы. - М., 1943. - Т. 1.

История зарубежной литературы. Средние века и Возрождение. - М., 1987.

История французской литературы. - М., 1946. - Т. 1

История культуры стран Европы и Америки. - М., 1987.

Конрад Н.И. Проблема реализма и литературы Востока // Избранные труды. - М., 1978.

Культурология. Теория и история культуры. - М., 1996.

Ладыгин М.Б. Английский рыцарский роман и проблема развития романтического романа в Англии в XVIII-XIX вв. // Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе. - М., 1984. - Вып. 9.

Леви-Строс К. Структурная антропология. - М., 1985.

Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. - М., 1976.

Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. - М., 1991.

Лучицкая СМ. Культура и общество западно-европейского средневековья. - М., 1994.

Матузова В.И. Английские средневековые источники IX-XIII вв. - М., 1979.

Межуев В.М. Культура и история. - М., 1977.

Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. -М., 1986.

Мелетинский Е.М. Средневековый роман. - М., 1983.

Мельникова ЕЛ. Меч и лира. - М., 1987.

Михайлов АД. Артуровские легенды и их эволюция // Томас Мэлори. Смерть Артура. - М., 1974.

Михайлов АД. Книга Гальфрида Монмутского // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. - М., 1984.

Михайлов АД. Французский рыцарский роман. - М., 1976.

МихальчиД.Е. Лудовико Ариосто // История всемирной литературы. -М., 1985. - Т. 3.

Мортон АЛ. От Мэлори до Элиота. - М., 1970.

Орлова ЭА. Введение в социальную и культурную антропологию. - М., 1994.

Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. - М., 1991.

Оссовская М. Рыцарь и буржуа - М., 1987.

Плавскин З.И. Литература раннего общеиспанского Возрождения //История всемирной литературы. - М., 1985. - Т. 3.

Рерих Н.К. Культура и цивилизация. - М., 1994.

Робин Р. Культура // Опыт словаря нового мышления. - М., 1989.

Рудзитис РЯ. Братство Грааля. - Рига, 1994.

Самарин P.M., Михайлов АЛ. Рыцарский роман // История всемирной литературы. - М., 1984. - Т. 2.

СентсбернД. Краткая история французской литературы. - Спб., 1884.

Серов Н.В. Хроматизм мифа. - Л., 1990.

Соколов Э.В. Культурология: Очерки теорий культуры. - М., 1994.

Стеблин-Каменский ММ. Миф. - Л., 1976.

Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. - М., 1995.

Финкелькраут А. Идентичность культурного самосознания // Опыт словаря нового мышления. - М., 1989.

Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой // Избранное. - М., 1990. - Кн. 2.

Хокинс Дж., УайтДж. Разгадка тайны Стоунхенджа. - М., 1984.

Шеллинг Ф?. Философия искусства. - М., 1966.

Шервуд ЕЛ. От англосаксов к англичанам. - М., 1988.

Шерер В. История немецкой литературы. - Спб., 1893.

Adolf H. The Concept of Original Sin as Reflected in Arthurian Romance //

Studies in Language and Literature in Honour of Margaret Schlauch. - Warzawa, 1966. 2.

Brereton G. A Short History of French Literature. - L, 1961.

DunlopJ.C. History of Prose Fiction. - L, 1888.

Gosse E. A Short History of Modem English Literature. - L, 1903.

GrebanierB.D.N. The Essentials of English Literature. - N. Y., 1953.

KmeberA.L., Clackhohn C. A Critical Review of Concepts and Definitions. - Cambridge, 1952.

Moody W.V., Lovett RM. A History of English Literature from Beowulf to 1926.-N.Y., 1926.

VinaverE. Malory. - Oxford, 1929.

В концепции Малиновского, показавшего, что миф в архаических обществах является не столько средством познания мира, сколько выполняет чисто практические функции, поддерживая традиции и непрерывность племенной культуры. Миф кодифицирует мысль, укрепляет мораль, выступает как инструмент разрешения критических проблем, относящихся к благополучию индивида и общества. Таким образом, миф, с одной...

Отдельного индивида, восприняла всю формальную сторону мифологии (ритуализм и запреты), а также главный психологический принцип осуществления этой регуляции – веру на основе суггестии. Миф в процессе приспособления к функциям религии сакрализуется. В религиозном сознании мир расщепляется, удваивается: возникают священный мир (сакральный) и мирской (профанический), в то время как в мифо...

Л. Леви – Брюль, К. Леви – Стросс, проблемами мифа много занимался выдающийся русский философ А.Ф. Лосев. Идея этих авторов положены в основу нашего изложения. 1. Миф как первая форма культуры Целая эпоха духовной жизни человечества, формирование и расцвет древних цивилизаций была царством мифа, созданного воображением человека. Воображение – великий дар природы, драгоценное качество...

И цивилизации часто обесценивает миф, показывает неадекватность регулятивных функций и ценностей мифа, сущности современной социокультурной действительности. Однако, это не значит, что миф исчерпал себя. Миф в современной культуре создает средства и способы символического мышления, он способен ценности современной культуры интерпретировать через идею "героического", что, скажем недоступно науке. ...

Англосаксы были предшественниками современных англичан, жившими в Британии в V - XI вв. Сначала это был конгломерат разных германских племен, который постепенно стал основой единой нации. Эволюция англосакского народа в английский произошла после Нормандского завоевания Англии в 1066 году.

Англы и саксы

Чтобы понять, кто такие англосаксы, необходимо обратиться к древней и средневековой истории Британии. Этот народ появился в результате слияния нескольких германских племен. Это были англы, саксы, а также юты. До III века они жили на территории современной Германии и Дании. Тогда это была языческая территория, граничившая с Римским государством.

Империя несколько столетий контролировала Британию. Когда на остров вступили первые легионы, там жило кельтское племя бриттов, от имени которых эта земля и получила свое название. В III столетии началось Оно охватило и германские племена. Знание этих древних процессов миграции помогает осознать, кто такие англосаксы. Натиск кочевников с востока заставил англов, саксов и ютов отправиться на запад, пересечь море и осесть в Британии. Местное население приняло чужаков в штыки, и начались длительные войны за контроль над островом.

Образование семи королевств

Выясняя, кто такие англосаксы и откуда они взялись, нельзя не упомянуть о том, что они истребили кельтское население Британии, подвергнувшееся сильному римскому влиянию. До V века эта война была частью одной большой войны между умирающей империей и варварами. В VI столетии римская власть на острове осталось в прошлом, а бритты были уничтожены.

На новых для себя землях германские племена основали собственные королевства. Англы - Нортумбрию, Мерсию и Восточную Англию, саксы - Уэссекс, Эссекс и Суссекс, а юты - Кент. Несмотря на национальное сходство, они стали регулярно воевать друг с другом. Политическая раздробленность на семь королевств и еще несколько мелких княжеств сохранялась вплоть до IX века.

Альфред Великий

Постепенно этнические и языковые границы между германскими племенами окончательно стерлись. Этому способствовали многие факторы: долгая жизнь бок о бок, торговля, династические браки между правившими династиями и т. д. Англосаксами называют народ, появившийся в IX столетии на территории семи королевств. Важной частью сплочения населения стала его христианизация. До переселения на остров англы и саксы, как и все германцы, были язычниками и поклонялись своему собственному пантеону божеств.

Первым в 597 году крестился король Кента Этельберт. Церемонию провел святой Католической церкви Августин. Со временем новое учение распространилось среди всего германского Христиане - вот кто такие англосаксы, начиная с VII - VIII вв. Правителю Уэссекса Эгберту, правившему в 802 - 839 гг., удалось объединить под своей властью все семь королевств. Сегодня историки считают его первым монархом Англии, хотя сам он такой титул не носил. Его внук Альфред Великий в конце IX века возглавил национально-освободительную борьбу против викингов, посягавших на Британию. Очистив остров от интервентов, он принял заслуженный титул В истории развития нации начался новый период. Сегодня историки исследуют именно IX век, чтобы подробнее выяснить, кто такие англосаксы. В современном мире знания о них основываются на текстах средневековых хроник и археологических находках.

Крестьянство

В массе своей население Британии того периода занималось сельским хозяйством. Кто такие англосаксы с социальной точки зрения? Это были свободные крестьяне (их звали керлами). Эти малые землевладельцы были совершенно самостоятельными, не зависели от аристократии и подчинялись только королевской власти. Они платили государству продуктовую ренту, а также участвовали в фирде - национальном ополчении.

До VIII века в хрониках не упоминается о существовании прослойки зависимых крестьян. Серьезной угрозой для их свободы стали разорительные набеги викингов. Разбойники из Скандинавии прибывали на остров неожиданно. Они сжигали мирные селения, а жителей убивали или уводили в плен. Даже если крестьянину удавалось спастись от викингов, он оставался ни с чем. В бедственном положении ему приходилось искать опеки у дворян, обладавших крупными земельными наделами. Кроме того, в период войн государство каждый раз значительно повышало налоги. Поборы сильно били даже по тем хозяйствам, которые находились в относительно мирных регионах. Так история англосаксов естественным образом постепенно пришла к появлению крепостных.

Нормандское завоевание

С течением времени узнать кто такие англосаксы и откуда они взялись стало сложнее, из-за того, что эта этническая культура постепенно ушла в прошлое после того как Англию завоевала армия Нормандского герцога Вильгельма I. В 1066 году его флот отбыл из раздробленной Франции и прибыл в Британию. Целью Вильгельма Завоевателя был английский престол, который занимала англосакская династия.

Королевство было ослаблено из-за одновременного нападения викингов, также желавших закрепиться на острове. В нормандцы победили армию монарха Гарольда II Годвинсона. Скоро вся Англия оказалась в руках Вильгельма. Это событие не было простой ротацией правителя, какие часто случались в Средневековье. Вильгельм был иностранцем - он говорил на чужом языке и был воспитан в другом обществе.

Появление англичан

Придя к власти, новый король привел на остров свою нормандскую элиту. Французский язык ненадолго стал языком аристократии и вообще всех верхов. Однако старое англосакское наречие сохранилось в огромной крестьянской среде. Пропасть между социальными слоями сохранялась недолго.

Уже в XII веке два языка слились в английский (раннюю версию современного), а жители королевства стали называть себя англичанами. Кроме того, нормандцы принесли с собой классический и военно-ленную систему. Так зародилась новая нация, а термин «англосаксы» стал историческим понятием.