Момент сатори – «Великая смерть». Сатори – победа над своим эгоцентризмом

⁰

«Танооомимасёооо!» Так ранним октябрьским утром кричал я в Киото, у входа в монастырь Сайфукудзи. Это значило: «Я прошу позволения войти!». Далее следовал ритуал: появлялся старший монах, - узнать, что происходит. Я ещё раз преподносил своё прошение – голова опущена к доске, на которой я стоял на коленях. Передо мной лежало письмо, которое пишет каждый новоприбывший. Оно состоит из биографии и обета не покидать монастырь, пока не достигнуто просветление. Кроме того, новичок должен дать согласие на самое безжалостное обращение с ним, - каким бы оно ни было, даже если будет стоить жизни. Насилие понимается в Риндзай-дзэн как вспомогательное средство, необходимое для облегчения монахам прыжка через порог к просветлению. Хотя буддизм и учит доброте и состраданию ко всем живым существам, от монахов требуется огромная строгость к самим себе, от них ожидается отказ от телесной жизни ради помощи другим.

Монах прочел мои бумаги, ушел на время в свой кабинет, потом вернулся, сам опустился на колени и вежливо сказал: «Очень жаль, но у нас нет мест. Я вынужден попросить вас искать разрешения на проживание в другом монастыре». Это тоже было частью ритуала, как и настойчивые просьбы новичка принять его в монастырь. Когда полчаса спустя я всё ещё стоял на коленях, на меня с криком накинулся монах, протащил сквозь ворота наружу и столкнул с лестницы.

Всё шло по заведенному порядку: два дня с опущенной головой я стоял на коленях при входе, каждый день меня спускали с лестницы - один раз до полудня и один раз после. По крайней мере это давало десять минут перерыва, чтобы размять затекшие конечности.
На третий день меня приняли в монастырь на испытательный срок.
Следующие пять дней я просидел в медитации в комнатке у входа. Перерывы делались два раза в день - поесть и сходить в туалет. Я привык к длительному сидению и знал, что первая неделя будет своеобразной проверкой, так что пережил всё хорошо.

В первую неделю в монастыре Риндзай-дзэн я вставал в 3 утра и ложился в 9 вечера. Ночному покою мешал только звук храмного колокола на воротах монастыря ровно в полночь. Шесть часов сна, на час меньше, чем я привык в Антайдзи. Но поскольку никакой работы выполнять не требовали, я чувствовал себя нормально и даже начал посмеиваться над мнимой строгостью монастыря.
Но я опять ошибался.

Через неделю меня официально приняли в монастырь. При этом я должен был заплатить одноразовый взнос в 1000 йен, около 8 евро. Деньги были за первое общение с настоятелем, полчаса произносившим свои речи, которые мне полагалось слушать, прижав лицо к татами. После этого меня представили монахам, - у них как раз был перерыв на чай. Мне казалось, что все обрадовались моему приходу, атмосфера была дружелюбной - я не знал еще, что каждый новичок был долгожданным мальчиком для битья.

Есть лишь один способ подняться в монастырской иерархии к лёгкой жизни: ждать, пока придёт новичок. Нас было 11 монахов, но, в отличие от Антайдзи, где я был самым молодым, здесь только двое были старше меня – тогда 27-летнего. Большинство монахов - дети священников дзэн, после окончания школы или колледжа поступившие в монастырь в Сайфукудзи, стремясь получить лицензию буддийского священника. Условие для этого - три года пребывания в монастыре. Так что здесь никто всерьез не интересовался медитацией и учением Будды Шакьямуни, - речь в основном шла о том, чтобы унаследовать храм отца и зарабатывать деньги, проводя церемонии похорон.

То, что я два года прожил в Антайдзи, роли не играло. Я снова должен был пристроиться в самом низу и слушаться обычно более молодых и неопытных монахов.

Однако мне многому еще надо было учиться.

Например, у Рё. Он пришёл за три дня до меня и поэтому стоял в иерархии на одну ступеньку выше, хотя и был на год меня моложе. Он вырос в храме, но работал в разных экспедиторских фирмах, не желая быть священником. Но внезапно умер его отец и чтобы позаботиться о матери, Рё нужно теперь поскорее получить лицензию священника и возглавить храм отца. Почитание родителей считается в Японии самой большой добродетелью, даже своенравные дети помнят о своих обязанностях по отношению к ним.

Самый младший в иерархии монахов называется «баттан», что значит «последнее место». С ним обходятся иначе, чем с остальными. Во время еды он должен доедать остатки, во время чаепития - разносить чай и раздавать сладости. После работы он готовит ведро и тряпку, чтобы другие могли вымыть ноги, а во время полуденного перерыва моет туалеты. Ночью, когда остальные уже спят, он чистит ёмкость с благовониями.
Кроме того, баттан должен постоянно следить, чтобы обувь монахов правильно располагалась у двери - речь идёт о миллиметрах. Если что-то не так, баттана бьют.
До весны я должен был выполнять эту роль. Но Рё помогал мне, как только мог. Мы безоговорочно отвечали за ошибки друг друга. «Кто это сделал?» - едва крик надсмотрщика за монахами в очередной раз раздавался в коридорах, я как баттан обязан был сразу поднять руку: «Простите, это я». Но уже в следующий миг Рё кричал: «Нет, это был я!». Били нас обоих, но разделённые побои казались менее болезненными.

Удары палкой во время медитаций - часть ритуала Риндзай-дзэн. За пределами зала для медитации случаются не только оплеухи, но пинки и кулачные удары. Сперва это поразило, ведь раньше меня никогда в жизни не били. Но вскоре я уяснил: надо быть благодарным монаху, который кричит на меня, но не даёт оплеуху. А тому, кто даёт оплеуху, быть благодарным за то, что не ударил кулаком. Даже монах, который однажды ударил меня ногой в деревянной обуви в пах, бил не настолько сильно, чтобы причинить увечье. Мы, новички, бывали рады, даже если порой шла кровь: ещё живы.

Но были и другие новые для меня моменты, к которым нужно было привыкнуть. Например, в Сайфукудзи день заканчивался ночным сидением. С 9 часов вечера монахи усаживались в ряд в монастырском саду. С 10 вечера по очереди уходили спать, - первым шёл старший монах, потом каждые пять минут вставал следующий, а баттан - последний - уходил спать после 11. То есть у меня оставалось всего 4 часа на сон, на два часа меньше, чем в первую испытательную неделю, которую я считал особенно строгой. Постоянное недосыпание привело к тому, что я отключался при каждой возможности: во время медитации, во время еды, во время рецитации сутр (канона буддийских наставлений, который настолько же важен как Библия в христианстве, но гораздо объёмнее), во время лекций настоятеля. Даже когда я ходил, моё сознание постоянно отключалось на доли секунды.

Ели в монастыре смесь риса с пшеницей, к этому добавляли суп мисо и пару кусочков редьки. Пища почти не содержала протеинов, витаминов и минеральных веществ. Старшие монахи едва прикасались к еде, поскольку их привилегии позволяли им позднее съесть присланные родителями салями и шоколад. Монахи же, стоящие на нижней ступени иерархии, должны были питаться рисом и супом. Обычно я, баттан, обязан был одолеть три миски риса, тогда как старшие монахи кричали: «Ешь быстрее – мы что, должны вечно тебя ждать?». Бывало такое, что приходилось съесть собственную рвоту.
После еды в мои обязанности входила уборка столовой – и при этом съесть всё, упавшее на пол во время поспешной еды: ничего нельзя выбрасывать. Конечно, повар мог бы готовить порции поменьше, но нас, молодых монахов, стремились довести до грани выносимого – и даже дальше. Насилие над желудком и кишечником - часть обучения в монастыре Риндзай.

Моему организму понадобилось несколько недель, чтобы привыкнуть к такому ненормальному питанию. А до этого было трудно контролировать мускулы мочевого пузыря и ануса. Поскольку новичок не мог идти в туалет без разрешения кого-нибудь из старших монахов, я даже пару раз наделал в штаны - неприятный опыт. Позже я узнал, что многие монахи из-за этого носили подгузники.

Но и это было не всё. Зимние холода тоже доставляли много проблем. Даже когда температура опускалась ниже нуля, бумажные окна в зале для медитаций оставались открытыми, а новичок мог носить, кроме монашеской рясы и кимоно, только футболку. Старшие монахи одеваются теплее, но когда я попытался одеться, меня побили: я не додумался, что звук деревянной палки, которой стучат по плечу во время медитации, выдаст надетую мной дополнительную одежду. Годы спустя монах, который бил меня тогда, сказал: «Тебе следовало надеть под рясу кожаную куртку - она не издаёт постороннего звука. Я сам так делал, будучи новичком».

Недостатком оказались мой рост и размер ноги. В монастыре со всеми обходятся одинаково. Все деревянные сандалии – одного размера: 24 сантиметра в длину, что соответствует 36-му размеру обуви. Я ношу 45-й, так что сантиметров пять моих ступней постоянно свисали за край сандалий. И с моим ростом в 1.90 было нелегко: все футоны тоже были стандартными, мои ноги ниже колен лежали на морозном полу. Заснуть помогал только хронический недосып.

Непривычной была особая форма медитации Риндзай-дзэн. Монахи не просто сидят, а работают над коаном: вопрос, кажущийся бессмысленным и нелогичным; диалог мастера дзэн с учеником; отрывок сутры или стихотворения. Обычно это короткий приказ - от монахов ожидается, что они покажут учителю дзэн своё понимание коана. Дважды в день, а во время сэссина пять раз в день, каждый монах должен дать наставнику монастыря «ответ» на коан. Считается, что ответ должен выражать просветление – или хотя бы шаг в его направлении. Может показаться, что это трудно - но на самом деле это очень просто. На каждый коан есть бесчисленное число вариантов ответа; но для большинства существует шаблонное решение, к которому монах должен максимально приблизиться.

Первый и, наверное, самый известный коан описывает диалог мастера дзэн с учеником:
- Есть ли у собаки природа Будды? - спрашивает монах.
Мастер отвечает: «Му!»
Му означает «нет» или «ничто». После такого ответа монах, наверное, растерялся, ведь буддизм учит, что все без исключения существа обладают природой Будды.
«Что такое Му?» - спросит настоятель новичка, который в первый раз входит в комнату для официальной беседы (dokusan/ докусан - важный элемент обучения в школе Риндзай дзэн; частная беседа ученика с дзэн-мастером).
Многие новички знают из книг, что ответ звучит: «Муууу!». Тому, кто этого не знает, будни в монастыре не оставят времени на размышления, для философских бесед у монаха дзэн нет ни времени, ни сил.
- Так что же такое Му?
- Му - это просто «му», ни меньше и ни больше. И всё же, в какой-то момент каждый доходит до точки и из самого нутра орёт: «МУУУУ!». После чего с удивлением слышит: «Хорошо, ответ принят. В следующий раз скажешь мне, почему».
Чтобы жизнь не казалась простой тем, кто что-то знает из книг, настоятель просто так не отстанет. Только когда монах действительно убедит настоятеля, что не существует ничего, кроме Му, - ни собаки, ни природы Будды, ни себя самого, - получит он от настоятеля следующий коан. Но обычно монахи быстро ухватывают шаблон, помогающий ответить на все коаны:
- Какого цвета Му? - Монах показывает на свою синюю одежду.
- Как движется Му? - Монах встаёт и ходит по комнате.
- Каково Му на ощупь? - Хорошее, плохое, горячее, холодное.
- Какое есть спасение, когда тебя разрубит меч? - Монах орет как от боли…

Когда я понял, что речь всегда шла о том, чтобы продемонстрировать единое целое с центральным аспектом каждого коана, забыв про общую логику, дела пошли хорошо. Нельзя было только бояться стать посмешищем. Но поскольку монастырские будни и так каждое мгновение требовали полной самоотдачи и самозабвения, то обычно встречи с настоятелем не представляли собой сложности. Часто сложнее было разобрать иероглифы, которыми он писал для нас коаны. Я, в отличие от большинства монахов, изучал буддийскую письменность, так что в итоге помогал им расшифровать написанное.

Тяжелее было выдержать сэссины, особенно Рохацу-сэссин (Rohatsu), который ежегодно начинается 1-го и заканчивается 8-го декабря в три часа утра. Он проводится в память о Будде Шакьямуни, который, по преданию, 8 декабря обрел просветление, узрев восходящую утреннюю звезду. Во время этого сэссина монахам не позволено ложиться спать. Ночью медитируют в саду, только между 2 и 3 часами ночи разрешается немного подремать сидя. В конце сэссина мозг так изнурен, что восприятие кажется порванной плёнкой: на несколько секунд сознание проясняется, но постоянно словно прерывается.

После этого сэссина я - как, наверное, все монахи – мечтал нормально выспаться. Но уже 15 декабря начинался следующий сэссина, а до этого был обычный распорядок дня с четырьмя часами сна, дзадзэн с трёх часов утра до восхода солнца, утреннее прошение милостыни, работа после полудня и дзадзэн – от наступления темноты до 23-х часов. Во время этого сэссина в декабре я сломал большой палец на ноге, раздавая еду. Я вставал с колен, разложив рис и суп монахам в плошки на полу. Сначала почувствовал острую боль. Но мне приходилось носиться между столами со скоростью, с которой монахи ели; так что не было времени обращать внимание на ногу. Вечером боль не проходила, я сказал об этом старшему монаху. Ответ был: «А ты как хотел? У нас сэссин, всем больно!»

Лишь через три недели мне разрешили пойти к врачу. Он констатировал, что кость уже срослась, но не совсем прямо – отсюда боли. Врач дал мне костыли: «Ходи, пока не уйдет боль». Разумеется, с костылями в монастыре осилить каждодневную работу невозможно, и вскоре я снова оказался на ежедневном прошении милостыни - в варадзи (waraji, соломенные сандалии), не стоивших этого названия. Монахи передают свои варадзи, если они протекают, стоящему ниже в иерархии, так что ко мне попадала обувь давно развалившаяся.

Перед лицом всех этих мучений меня поражало смирение, с каким японцы проходили эту суровую школу. Не сопротивляясь несправедливому обращению с ними старших монахов, говорили: «Теперь я понимаю, через что прошли сами старшие монахи пару лет назад». Или: «То, что мы здесь терпим, тяжко, но ещё труднее обязанность причинять всё это кому-то другому». Казалось, они почти жалели старших монахов, становясь на них место.

В Сайфукудзи нас во всех смыслах доводили до грани выносимого. Проще, чем в Антайдзи, было одно - работа. Обычно я помогал в саду и иногда рубил дрова – правда, здесь били, если я что-то делал не так. Поэтому я всегда был готов сорваться с места, чтобы каждый миг сделать именно то, что от меня ожидалось. Приходилось читать мысли и действовать мгновенно: не терпели ни одного неверного движения или лишнего слова.
Но каким бы бесчеловечным это ни выглядело, появлялась возможность отринуть всё лишнее. Я теперь уже не понимал, на что жаловался в Антайдзи. По сравнению с этой жизнью, там всё было замечательно. Но даже в Сайфукудзи я больше не жаловался. Если пока я мочился в туалете, по другую сторону окна замечал капельку росы, в которой сияли лучи утреннего солнца, то был бесконечно благодарен: «Я живу!»
В юности это было самым сложным: «Я живу, но зачем, почему?»
Теперь этот вопрос стал вдруг неважным. Я живу, и что может быть лучше?

В Сайфукудзи возникла уверенность: ничто не причинит мне вреда, даже смерть не представляет собою угрозы. Наконец-то мне открылся смысл слов моего учителя: «Ты ничего не значишь!»

В несчастье будь просто несчастным.
И когда ты умираешь, то просто умирай!
- Рёкан, японский поэт Дзэн, 1758-1831 - Мне стало легче. К тому же весной приняли нового монаха, теперь он стал баттаном. Но теперь в мои обязанности вошло поручать ему всё то, что раньше делал я сам. Это было не всегда легко, монахи оказались правы: не так больно терпеть самому, чем требовать этого от другого. Но общее настроение в монастыре смягчилось. Казалось, японское лето с 40-градусной жарой, уравняло всех. Даже старшие монахи не могли укрыться от изнурительной духоты, действовавшей как сауна: мускулы расслаблены, тело и ум не так напряжены. Поэтому в тот период насилия было меньше.

В конце лета мне надо было решить: остаться в Сайфукудзи на вторую зиму, или снова пуститься в путь. Я планировал пожить в монастыре Риндзай по меньшей мере полгода или год, а когда этот срок истек, мне захотелось остаться подольше.
Но я ушёл. Одной из причин было то, что и через полгода не исчезли боли в большом пальце на ноге. Но важнее было то, что я мало полезного видел в жизни старших монахов. Их задача – понукать новичков. На меня этот метод подействовал, я сокрушил стену. Но молодые японцы выдерживали это только чтобы сделаться священниками, а не ради просветления. С лицензией в кармане они возвращаются в храмы своих отцов и больше никогда не будут практиковать дзадзэн. Когда сегодня я иногда встречаю своих тогдашних собратьев-монахов, они кажутся лишь своей тенью, а совместная жизнь и страдания в Сайфукудзи - только блеклым воспоминанием.

«А-ность», или так называемая «сущность» А, понятна в том смысле, в котором находится прочно зафиксированное онтологическое зерно, неизменно определяющее основные параметры вещи. Это известно в буддизме под термином свабхава (самосуть или самоприрода). Все школы буддизма, с самых ранних периодов своего философского развития, не переставая боролись против такого рода подхода к миру, называя его локавьявахара (мировая привычка).

Афоризм, известный еще со времен примитивного буддизма, являющийся одним из трех основных тенетов учения Будды, гласит: «Саббэ дхамма анатта» (то есть «Все вещи без эго») и означает, что ничто из всего существующего не имеет свабхавы, то есть самосуществующей, постоянно фиксированной сущности.

Но тут снова дзэн-буддизм отдает предпочтение состоянию сознания и усматривает определяющий фактор в самой структуре воспринимаемого субъекта. Каждая вещь, будь она внутренняя или внешняя, видится так, как будто имеет свою собственную, прочно зафиксированную сущность именно потому, что сознание видит ее так.

Сущности воспринимаются сознанием везде и не потому, что они объективно находятся там, но просто из-за того, что сознание по своей природе продуцируется сущностями. Именно сознание обставляет вещь той или иной сущностью. Даже в нашем повседневном опыте мы раз от раза осознаем факт того, что в действительности наделяем различными сущностями одну и ту же вещь. Яблоко, например, не всегда обязательно воспринимается как «яблоко». Фактически оно иногда видится как «фрукт», иногда как особая «форма» или «масса цвета» и т.д. Иногда мы просто относимся к яблоку как к «вещи».

Дзэнский взгляд на вещи однако уводит нас еще дальше. Ибо не имеет значения количество сущностей вещи, которые навешиваются на нее нашим восприятием, она (вещь) всегда остается в сфере сущностного познания. В соответствии с дззном недостаточно, что яблоко не должно восприниматься лишь как яблоко; оно не должно восприниматься как что-то вообще. Определенным образом яблоко следует воспринимать вне всяких ограничений. Оно должно восприниматься в его неопределимости. Но в соответствии с тем, что яблоко рассматривается таким образом, мы как субъекты познания должны видеть яблоко так называемым ву хсин (китайский технический термин, означающий «несознание»). Лишь когда мы подходим к чему бы то ни было «не-сознанием», только тогда вещь являет нашим очам свою изначальную реальность. На высшем этапе всех отрицаний, то есть отрицания всех постигаемых сущностей яблока, вдруг совершенно необычная реальность яблока вспыхивает в нашем сознании. Это известно в буддизме как выход праджни, трансцендентального или недискриминирующего сознания. И только через такой опыт яблоко снова проявляет себя как яблоко в полной насыщенности существования, в изначальной свежести первоздания небес и тверди.

Все это актуализируется только через наше реализующее состояние «не-сознания».

Реализация «не-сознания» как такового является опорным пунктом всей системы.

Глава 6. Сото-дзэн и Риндзаи-дзэн

В ранний период развития истории дзэн не было систематизированного метода дисциплины медитации, хотя с самого начала медитация, естественно, практиковалась. До самого конца династии Тань каждый дзэновец тренировал себя на свой лад. В процессе исторического развития однако был выработан особый метод для того, чтобы помочь ученикам активизировать в себе «думание» или «думание в недумании». Тренировочный метод включил в себя два различных подхода, известных соответственно как «чистый дзадзэн» и метод коана; первый характеризует школу Сото-дзэн, второй – школу Риндзаи-дззн.

Будда произнес разные учения, чтобы спасти все сердца. Если у тебя нет срдца, так какой прок от всех этих учений?

Мусо Сосеки

Дзэн ввезли на территорию Японии из Китая в период Камакуры (XII-XIII вв. н.э.) по каналам этих двух соперничающих школ (сект), процветавших в Китае того времени, каждая из которых развивала различные методы духовной дисциплины. Эти две секты дожили до наших дней в Японии, а два способа тренировки до сих пор практикуются во многих местах.

Любой человек разумный может достичь антиматериального мира, где жизнь вечная, наполненная постоянным знанием и блаженством.

Свами Прабхупада

Школа Сото, основанная в Японии Догеном, уходит корнями к двум великим мастерам Китая династии Тань – Тозану Рьёкаи (807-869 г.г.) и его ученику и преемнику Созану Хонджаку (840-901 г.г.). Как четко сказано в известном выражении «молчаливое озарение дзэн» (моку со), под которым эта школа стала известна, Сото выделяет в первую очередь важность сидячей медитации. Школа Сото подчеркивает идею того, что просветление может быть достигнуто лишь посредством полного участия и трансформации всей личности ученика. Достижение просветления не может прийти вдруг; это должен быть последовательный процесс духовного возмужания. Лишь сидя в медитации долгий период времени, можно войти в состояние полной трансформации личности. Результатом сего последовательного процесса явится спокойное озарение сознания, что и есть действительная природа самости или действительная природа бытия, уже реализованная личностью. Именно эта позиция сделала школу Сото известной под названием «школы последовательного просветления» в противовес школе Риндзаи, известной под названием «школы внезапного просветления».

Если сделаете свое сознание-сердце подобным прочной стене, то сможете вступить на Путь, не гоняясь за внешними обстоятельствами и не зажимая свое сознание-сердце.

Бодхидхарма

Школа Риндзаи берет исток от знаменитого мастера дзэн Риндзаи Гегена, известного своим жестоким методом обучения через тумаки и крик на учеников. Но Риндзаи-дзэн, какой имеется в настоящее время с его характерными коанами, идет от выдающегося мастера этой школы времен династии Сунь-Даиэ, собравшего и упорядочившего наиболее представительные коаны таким образом, что ими можно было пользоваться в систематической последовательности в течение процесса тренировки. В такой же форме и Сото-дзэн был введен в Японию Эисаи (1141-1215 г.г.)

Школа Риндзаи отстаивает «внезапное просветление» в противовес «последовательному просветлению» Сото. Риндзаи по природе неистово динамичен, в то время как Сото – статичен. Ставя действие, динамизм выше всего, школа Риндзаи осуждает и отвергает сидение в спокойной медитации, не отвергая однако, саму медитацию как таковую. Совсем наоборот. Но его практика не создает из ученика тип «тихо просветленного» в статической медитации. С точки зрения Риндзаи, только сидение в покое и тишине с сознанием, пустым от всех образов и мыслей, есть не что иное как «падение в дьявольскую бездну» пустой пустоты.

Хотя все это время небесный бес, чтобы смутить меня, и производил всевозможные превращения, я смог устоять перед ним, потому что не видел и не слышал. Его превращения ограничены, моя же способность не видеть и не слышать – безгранична.

Против статической медитации школы Сото, Риндзаи-дзэн ставит динамическую медитацию, то есть особый тип медитации, в которой познается сильная, динамическая активность сознания. Коаны его также используются с этой целью. Ученику строгим образом предлагается разрешить данный ему коан через медитацию; ему приказывают «вступить в схватку» с проблемой всей целостностью тела и сознания, но – сидя в медитации. По мере необходимости медитация становится подобием поля боя духа. Коан принимает вид «металлического ядра сомнения» и забирает все силы ученика. Вдруг ядро сомнений разрывается на куски, и природа самости реализована. Таким образом школа Риндзаи утверждает, что озарение не приходит поэтапно, но наступает как резкое, внезапное пришествие духа.

Будда произнес разные учения, чтобы спасти все сердца. Если у тебя нет срдца, так какой прок от всех этих учений?
(Мусо Сосеки)

Любой человек разумный может достичь антиматериального мира, где жизнь вечная, наполненная постоянным знанием и блаженством.
(Свами Прабхупада)

Если сделаете свое сознание-сердце подобным прочной стене, то сможете вступить на Путь, не гоняясь за внешними обстоятельствами и не зажимая свое сознание-сердце.
(Бодхидхарма)

Хотя все это время небесный бес, чтобы смутить меня, и производил всевозможные превращения, я смог устоять перед ним, потому что не видел и не слышал. Его превращения ограничены, моя же способность не видеть и не слышать – безгранична.
(Даошу)

Мы медитировали вместе с Канджуром Ринпоче так хорошо, как могли, и вдруг оказалось, что это намного лучше, чем обычно. Мы были в сути ума, за пределами мыслей, тотально ушедшими и тотально ясными одновременно.
Как мы уже отметили выше, позиция Сото относительно медитации известна под понятием «чистого дзадзэна» или «тихого озарения». Эта позиция исторически может быть отнесена к Джиншу (?– 06 г.), основателю так называемой северной школы дзэн, отмеченной особой умиротворенностью. Она подчеркивает важность спокойного, квиетистского созерцания «изначальной чистоты сознания». Эта философская позиция стоит на основе теоретического признания того, что сознание в широком смысле состоит из двух структурных уровней – «поверхностного уровня» и «глубинного уровня».
Конечно же, в действительности это представление носит фигуральный характер речевого выражения, ибо истоковый дзэн не имеет «слоев», выделяемых в сознании. Сознание, как его рассматривает дзэн, не есть целое с какой-либо структурной раздробленностью. Но, с точки зрения практического объяснения, теория двухструктурного уровня очень удобна.
То, что подразумевается под «поверхностным уровнем», есть ни что иное, как наше обычное сознание, характеризующееся непрестанным возбуждением, вызываемым бесконтрольной пролифирацией (разрастанием) образов, концепций и мысле-форм, главным образом, из-за активности дискурсивного мышления, которое никогда не отвлекается от погони за объектами внешнего мира. «Глубинный уровень» относится к тому же сознанию и всегда остается спокойным и непотревоженным, несмотря на постоянную бурю, наблюдаемую в «поверхностном сознании» . Дзэн представляет эту структуру сознания в образе океана, поверхность которого взволнованна, но в глубине его вечное спокойствие.
С таким представлением станет легче понять изначальное стремление дзадзэна, как утверждает школа Сото, привести всю физическую энергию в концентрированное состояние единства так, чтобы сознание, теперь абсолютно единособранное, могло мгновенно наблюдать свой собственный «глубинный уровень», который в обычном состоянии сознания остается невидимым, погруженный в волны мысле-форм.
Медитация типа «чистого дзадзэна» физически состоит из того, что человек сидит уравновешенно и спокойно, «совершенно незыблемый, как скала» в позе полного лотоса или полулотоса, со скрещенными ногами, прямой спиной, ритмически отрегулированным дыханием, направленным к нижней части живота.
Поддерживая тело в подобном устойчивом состоянии, необходимо все более и более входить в однонаправленную внутреннюю концентрацию сознания. Но самое любопытное в этом однонаправленно сконцентрированном сознании есть то, что в нем абсолютно отсутствует что-либо определенное для фиксации его. Иначе говоря, нет никакого осязаемого объекта концентрации. Не имея ничего, за что можно было бы «зацепиться», сознание как бы зависает в пустотности. Концентрацию не нужно поддерживать, как в случае дзадзэна Риндзаи, всепоглощающим вниманием к разрешению проблем коана. Его не надо подпитывать и постоянной визуализацией некой формы или модели, или актом поддержания определенного рода идеей перед внутренним взором. Нет здесь и обращения даже к наиболее простой йоговской технике счета вдохов и выдохов. И лишь приподнятое состояние концентрации должно быть поддержанным.
Такова вкратце идея медитативной практики школы Сото, школы «чистого дзадзэна». Это понятие дзадзэна достигает своей кульминации в точке зрения Догена, японского основателя Сото-дзэн, видевшего в практике сидячей медитации саму актуализацию природы Будды, как внутренне недифференцированного единства Бытия. Для Догена дзадзэн не искусственно изобретенная техника для достижения просветления. Фактически высшим принципом дзэна, созданного Догеном, есть то, что просветление и практика – это одна и та же вещь. Человек просветлен процессом сидения в медитации, знает ли он об этом или нет? Ибо сидение в таком положении не просто поза тела. Это наиболее прозрачное восприятие в высшей степени экзистенциального изобилия. «Он» есть сам процесс сидения. И «он» есть осознание Бытия. «Он» есть выкристаллизованная точка универсальной Жизни. Доген говорил: « Дзадзэн состоит всецело из сидения в спокойствии. Он не средство для достижения чего-либо. Само сидение и есть просветление. Если бы, как полагают простые люди, практика отличалась от просветления, два этих понятия как бы определяли наличие друг друга (то есть осознано было просветление, связанное с дзадзэном, и оставалось сознание процесса самодисциплины, после которого достигалось состояние просветления). Такое просветление, «зараженное подобным видом сознания, не есть подлинное просветление».
Очевидно, что медитация «тихого озарения» в своей сути имеет статическую природу и вполне способна привести к чистому квиетизму. Школа Риндзаи отрицает такую тенденцию, утверждая, что квиетизм идет вразрез с духом дзэн. Таким образом, школа Риндзаи поддерживает динамизм шестого патриарха Эно (Хуэй Нэнга).
Мастер Нангаку, преемник Эно в передаче учения южной школы, однажды предостерегал одного из своих учеников: «Ты хочешь стать мастером дзадзэна или намерен достичь состояния Будды? Если твое намерение – изучать дзэн как таковой, тебе следует знать, что дзэн не состоит в сидении или лежании. Ты хочешь достичь состояния Будды, сидя в позе со скрещенными ногами? Но Будда не обладает специфической формой... Попытка достичь состояния Будды сидением в медитации со скрещенными ногами более бесполезна, чем убийство Будды. Сколько бы ты ни сидел в данной позе, ты никогда не достигнешь сатори».
Школа Риндзаи, верно следующая учению шестого патриарха, занимает нетерпимую позицию в отношении медитативного метода школы Сото. Даиэ, вышеупомянутый мастер школы Риндзаи, говорил: «Когда вы разговариваете с вашим гостем, сконцентрируйте вашу энергию на разговоре с ним.
Когда вы чувствуете спокойствие в сидячей медитации, сконцентрируйте вашу энергию на акте сидения в спокойствии. Но никогда в процессе сидения не считайте само сидение за что-либо высшее.
Есть ряд фальшивых мастеров, ведущих своих учеников к заблуждению, говоря, что спокойное сидение в «тихом озарении» есть высшее достижение в дзэне.
Вполне понятно, что под выражением «фальшивые мастера дзэн» Даиэ подразумевает мастеров школы Сото.
Однако школа Риндзаи не обходится без медитации. Даже напротив, так как для последователей школы сидение в медитации – основной пункт всего процесса, при помощи которого они продвигаются к просветлению. Но внутренняя структура медитации Риндзаи полностью отличается от разновидности Сото. Дзадзэн, как он понимается школой Риндзаи, не состоит из просто сидения в успокоенной ясности медитации с сознанием без мыслей, а, напротив, дзадзэн состоит из сотворения сознания, ушедшего исключительно в живую, экзистенциональную проблему или мысль. Иначе говоря: «Я», теряя себя, становится как бы полностью трансформировано в Мысль. Это и есть вкратце риндзаистское понятие «думания» или «думание думания». А эта экзистенциальная трансформация происходит посредством коанов.
«Я» человека и высшее «Я» – одно.

Около года монах Эйсай дзэндзи (1141-1215) представил форму буддизма, ставшую впоследствии известной как Риндзай-сю , при дворе сёгуна Камакура . Школа появилась в результате распространения одноимённой китайской школы Линьцзи -цзун, основателем которой был китайский учитель Линьцзи Исюань (яп. Риндзай Гигэн).

Философия риндзай-сю
Особенностью философии школы риндзай является догмат о возможности немедленного просветления и использование практикующими, совместно с практикой медитации (основным путём достижения просветления в философии школы Сото), коанов - иррациональных загадок или притч -вопросов, разрешение которых может не лежать в логической плоскости, но, с помощью «интеллектуального потрясения» способно помочь достижению сатори .
Риндзай и японское общество
Помимо упражнений в медитации и коанов, риндзай целенаправленно культивирует у своих последователей необходимость заниматься боевыми искусствами . Это позволяет адептам заниматься самодисциплинированием и избегать страха смерти путём прямого изменения сознания . Кроме того, благодаря такой идеологии, риндзай была воспринята в сословии самураев , в отличие от сото , получившей распространение у представителей не столь высоких сословий.
Особое расположение военной касты к риндзай сохранилось и в период Токугава . Эта школа стала практически незаменимым атрибутом образования самурая, её идеология во многом способствовала возникновению самурайского кодекса бусидо .
Некоторый упадок риндзай-сю приходится на конец XVII века - середину XVIII века . Однако это направление дзэн-буддизма было с успехом возрождено Хакуином Экаку.
Современное положение школы риндзай
Школа риндзай-сю сейчас разбита на четырнадцать направлений, которые называются по имени главного храма. Самая большая школа управляется в храме Мёсин-дзи в Киото . Другие хорошо известные храмы в Киото - Нандзэн-дзи , Тэнрю-дзи, Сёкоку-дзи, Тофуку-дзи и Дайтоку-дзи. Всего в Японии имеется около 6000 храмов школы риндзай-сю.
Ветви риндзай-сю:

Кеннин-дзи (建仁寺; основана в 1202 Эйсаем в Киото)

Тофуку-дзи (东福寺; основана в 1236 Энни в Киото)

Кентьо-дзи (建长寺; основана в 1253 Ранкеем Дорю в Камакуре)

Энкаку-дзи (円覚寺; основана в 1282 Мугаку Согена в Камакура)

Нандзэн-дзи (南禅寺; основана в 1291 Мукан Фумоном в

«Танооомимасёооо!» Так ранним октябрьским утром кричал я в Киото, у входа в монастырь Сайфукудзи. Это значило: «Я прошу позволения войти!». Далее следовал ритуал: появлялся старший монах, - узнать, что происходит. Я ещё раз преподносил своё прошение – голова опущена к доске, на которой я стоял на коленях. Передо мной лежало письмо, которое пишет каждый новоприбывший. Оно состоит из биографии и обета не покидать монастырь, пока не достигнуто просветление. Кроме того, новичок должен дать согласие на самое безжалостное обращение с ним, - каким бы оно ни было, даже если будет стоить жизни. Жестокое обращение понимается в Риндзай-дзэн как вспомогательное средство, необходимое для облегчения монахам прыжка через порог к просветлению. Хотя буддизм и учит доброте и состраданию ко всем живым существам, от монахов требуется огромная строгость к самим себе, от них ожидается отказ от телесной жизни ради помощи другим.
Монах прочел мои бумаги, ушел на время в свой кабинет, потом вернулся, сам опустился на колени и вежливо сказал: «Очень жаль, но у нас нет мест. Я вынужден попросить вас искать разрешения на проживание в другом монастыре». Это тоже было частью ритуала, как и настойчивые просьбы новичка принять его в монастырь. Когда полчаса спустя я всё ещё стоял на коленях, на меня с криком накинулся монах, протащил сквозь ворота наружу и столкнул с лестницы.
Всё шло по заведенному порядку: два дня с опущенной головой я стоял на коленях при входе, каждый день меня спускали с лестницы - один раз до полудня и один раз после. По крайней мере это давало десять минут перерыва, чтобы размять затекшие конечности.
На третий день меня приняли в монастырь на испытательный срок.
Следующие пять дней я просидел в медитации в комнатке у входа. Перерывы делались два раза в день - поесть и сходить в туалет. Я привык к длительному сидению и знал, что первая неделя будет своеобразной проверкой, так что пережил всё хорошо.
В первую неделю в монастыре Риндзай-дзэн я вставал в 3 утра и ложился в 9 вечера. Ночному покою мешал только звук храмного колокола на воротах монастыря ровно в полночь. Шесть часов сна, на час меньше, чем я привык в Антайдзи. Но поскольку никакой работы выполнять не требовали, я чувствовал себя нормально и даже начал посмеиваться над мнимой строгостью монастыря.
Но я опять ошибался.
Через неделю меня официально приняли в монастырь. При этом я должен был заплатить одноразовый взнос в 1000 йен, около 8 евро. Деньги были за первое общение с настоятелем, полчаса произносившим свои речи, которые мне полагалось слушать, прижав лицо к татами. После этого меня представили монахам, - у них как раз был перерыв на чай. Мне казалось, что все обрадовались моему приходу, атмосфера была дружелюбной - я не знал еще, что каждый новичок был долгожданным мальчиком для битья.
Есть лишь один способ подняться в монастырской иерархии к лёгкой жизни: ждать, пока придёт новичок. Нас было 11 монахов, но, в отличие от Антайдзи, где я был самым молодым, здесь только двое были старше меня – тогда 27-летнего. Большинство монахов - дети священников дзэн, после окончания школы или колледжа поступившие в монастырь в Сайфукудзи, стремясь получить лицензию буддийского священника. Условие для этого - три года пребывания в монастыре. Так что здесь никто всерьез не интересовался медитацией и учением Будды Шакьямуни, - речь в основном шла о том, чтобы унаследовать храм отца и зарабатывать деньги, проводя церемонии похорон.
То, что я два года прожил в Антайдзи, роли не играло. Я снова должен был пристроиться в самом низу и слушаться, как правило, более молодых и неопытных монахов.
Однако мне многому еще надо было учиться.
Например, у Рё. Он пришёл за три дня до меня и поэтому стоял в иерархии на одну ступеньку выше, хотя и был на год меня моложе. Он вырос в храме, но работал в разных экспедиторских фирмах, не желая быть священником. Но внезапно умер его отец и чтобы позаботиться о матери, Рё нужно теперь поскорее получить лицензию священника и возглавить храм отца. Почитание родителей считается в Японии самой большой добродетелью, даже своенравные дети помнят о своих обязанностях по отношению к ним.
Самый младший в иерархии монахов называется «баттан», что значит «последнее место». С ним обходятся иначе, чем с остальными. Во время еды он должен доедать остатки, во время чаепития - разносить чай и раздавать сладости. После работы он готовит ведро и тряпку, чтобы другие могли вымыть ноги, а во время полуденного перерыва моет туалеты. Ночью, когда остальные уже спят, он чистит ёмкость с благовониями.
Кроме того, баттан должен постоянно следить, чтобы обувь монахов правильно располагалась у двери - речь идёт о миллиметрах. Если что-то не так, баттана бьют.
До весны я должен был выполнять эту роль. Но Рё помогал мне, как только мог. Мы безоговорочно отвечали за ошибки друг друга. «Кто это сделал?» - едва крик надсмотрщика за монахами в очередной раз раздавался в коридорах, я как баттан обязан был сразу поднять руку: «Простите, это я». Но уже в следующий миг Рё кричал: «Нет, это был я!». Били нас обоих, но разделённые побои казались менее болезненными.
Удары палкой во время медитаций - часть ритуала Риндзай-дзэн. За пределами зала для медитации случаются не только оплеухи, но пинки и кулачные удары. Сперва это поразило, ведь раньше меня никогда в жизни не били. Но вскоре я уяснил: надо быть благодарным монаху, который кричит на меня, но не даёт оплеуху. А тому, кто даёт оплеуху, быть благодарным за то, что не ударил кулаком. Даже монах, который однажды ударил меня ногой в деревянной обуви в пах, бил не настолько сильно, чтобы причинить увечье. Мы, новички, бывали рады, даже если шла кровь: значит, ещё живы.
Но были и другие новые для меня моменты, к которым нужно было привыкнуть. Например, в Сайфукудзи день заканчивался ночным сидением. С 9 часов вечера монахи усаживались в ряд в монастырском саду. С 10 вечера по очереди уходили спать, - первым шёл старший монах, потом каждые пять минут вставал следующий, а баттан - последний - уходил спать после 11. То есть у меня оставалось всего 4 часа на сон, на два часа меньше, чем в первую испытательную неделю, которую я считал особенно строгой. Постоянное недосыпание привело к тому, что я отключался при каждой возможности: во время медитации, во время еды, во время рецитации сутр (канона буддийских наставлений, который настолько же важен как Библия в христианстве, но гораздо объёмнее), во время лекций настоятеля. Даже когда я ходил, моё сознание постоянно отключалось на доли секунды.
Ели в монастыре смесь риса с пшеницей, к этому добавляли суп мисо и пару кусочков редьки. Пища почти не содержала протеинов, витаминов и минеральных веществ. Старшие монахи едва прикасались к еде, поскольку их привилегии позволяли им позднее съесть присланные родителями салями и шоколад. Монахи же, стоящие на нижней ступени иерархии, должны были питаться рисом и супом. Обычно я, баттан, обязан был одолеть три миски риса, тогда как старшие монахи кричали: «Ешь быстрее – мы что, должны вечно тебя ждать?». Бывало такое, что приходилось съесть собственную рвоту.
После еды в мои обязанности входила уборка столовой – и при этом съесть всё, упавшее на пол во время поспешной еды: ничего нельзя выбрасывать. Конечно, повар мог бы готовить порции поменьше, но нас, молодых монахов, стремились довести до грани выносимого – и даже дальше. Насилие над желудком и кишечником - часть обучения в монастыре Риндзай.
Моему организму понадобилось несколько недель, чтобы привыкнуть к такому ненормальному питанию. А до этого было трудно контролировать мускулы мочевого пузыря и ануса. Поскольку новичок не мог идти в туалет без разрешения кого-нибудь из старших монахов, я даже пару раз наделал в штаны - неприятный опыт. Позже я узнал, что многие монахи из-за этого носили подгузники.
Но и это было не всё. Зимние холода тоже доставляли много проблем. Даже когда температура опускалась ниже нуля, бумажные окна в зале для медитаций оставались открытыми, а новичок мог носить, кроме монашеской рясы и кимоно, только футболку. Старшие монахи одеваются теплее, но когда я попытался одеться, меня побили: я не додумался, что звук деревянной палки, которой стучат по плечу во время медитации, выдаст надетую мной дополнительную одежду. Годы спустя монах, который бил меня тогда, сказал: «Тебе следовало надеть под рясу кожаную куртку - она не издаёт постороннего звука. Я сам так делал, будучи новичком».
Недостатком оказались мой рост и размер ноги. В монастыре со всеми обходятся одинаково. Все деревянные сандалии – одного размера: 24 сантиметра в длину, что соответствует 36-му размеру обуви. Я ношу 45-й, так что сантиметров пять моих ступней постоянно свисали за край сандалий. И с моим ростом в 1.90 было нелегко: все футоны тоже были стандартными, мои ноги ниже колен лежали на морозном полу. Заснуть помогало только хроническое недосыпание.
Непривычной была особая форма медитации Риндзай-дзэн. Монахи не просто сидят, а работают над коаном: вопрос, кажущийся бессмысленным и нелогичным; диалог мастера дзэн с учеником; отрывок сутры или стихотворения. Обычно это короткий приказ - от монахов ожидается, что они покажут учителю дзэн своё понимание коана. Дважды в день, а во время сэссина пять раз в день, каждый монах должен дать наставнику монастыря «ответ» на коан. Считается, что ответ должен выражать просветление – или хотя бы шаг в его направлении. Может показаться, что это трудно - но на самом деле это очень просто. На каждый коан есть бесчисленное число вариантов ответа; но для большинства существует шаблонное решение, к которому монах должен максимально приблизиться.
Первый и, наверное, самый известный коан описывает диалог мастера дзэн с учеником:
- Есть ли у собаки природа Будды? - спрашивает монах.
Мастер отвечает: «Му!»
Му означает «нет» или «ничто». После такого ответа монах, наверное, растерялся, ведь буддизм учит, что все без исключения существа обладают природой Будды.
«Что такое Му?» - спросит настоятель новичка, который в первый раз входит в комнату для официальной беседы (dokusan / докусан - важный элемент обучения в школе Риндзай дзэн; частная беседа ученика с дзэн-мастером).
Многие новички знают из книг, что ответ звучит: «Муууу!». Тому, кто этого не знает, будни в монастыре не оставят времени на размышления, для философских бесед у монаха дзэн нет ни времени, ни сил.
- Так что же такое Му?
- Му - это просто «му», ни меньше и ни больше. И всё же, в какой-то момент каждый доходит до точки и из самого нутра орёт: «МУУУУ!». После чего с удивлением слышит: «Хорошо, ответ принят. В следующий раз скажешь мне, почему».
Чтобы жизнь не казалась простой тем, кто что-то знает из книг, настоятель просто так не отстанет. Только когда монах действительно убедит настоятеля, что не существует ничего, кроме Му, - ни собаки, ни природы Будды, ни себя самого, - получит он от настоятеля следующий коан. Но обычно монахи быстро ухватывают шаблон, помогающий ответить на все коаны:
- Какого цвета Му? - Монах показывает на свою синюю одежду.
- Как движется Му? - Монах встаёт и ходит по комнате.
- Каково Му на ощупь? - Хорошее, плохое, горячее, холодное.
- Какое есть спасение, когда тебя разрубит меч? - Монах орет как от боли.....
Когда я понял, что речь всегда шла о том, чтобы продемонстрировать единое целое с центральным аспектом каждого коана, забыв про общую логику, дела пошли хорошо. Нельзя было только бояться стать посмешищем. Но поскольку монастырские будни и так каждое мгновение требовали полной самоотдачи и самозабвения, то обычно встречи с настоятелем не представляли собой сложности. Часто сложнее было разобрать иероглифы, которыми он писал для нас коаны. Я, в отличие от большинства монахов, изучал буддийскую письменность, так что в итоге помогал им расшифровать написанное.
Тяжелее было выдержать сэссины, особенно Рохацу-сэссин (Rohatsu), который ежегодно начинается 1-го и заканчивается 8-го декабря в три часа утра. Он проводится в память о Будде Шакьямуни, который, по преданию, 8 декабря обрел просветление, узрев восходящую утреннюю звезду. Во время этого сэссина монахам не позволено ложиться спать. Ночью медитируют в саду, только между 2 и 3 часами ночи разрешается немного подремать сидя. В конце сэссина мозг так изнурен, что восприятие кажется порванной плёнкой: на несколько секунд сознание проясняется, но постоянно словно прерывается.
После этого сэссина я - как, наверное, все монахи – мечтал нормально выспаться. Но уже 15 декабря начинался следующий сэссина, а до этого был обычный распорядок дня с четырьмя часами сна, дзадзэн с трёх часов утра до восхода солнца, утреннее прошение милостыни, работа после полудня и дзадзэн – от наступления темноты до 23-х часов. Во время этого сэссина в декабре я сломал большой палец на ноге, раздавая еду. Я вставал с колен, разложив рис и суп монахам в плошки на полу. Сначала почувствовал острую боль. Но мне приходилось носиться между столами со скоростью, с которой монахи ели; так что не было времени обращать внимание на ногу. Вечером боль не проходила, я сказал об этом старшему монаху. Ответ был: «А ты как хотел? У нас сэссин, всем больно!»
Лишь через три недели мне разрешили пойти к врачу. Он констатировал, что кость уже срослась, но не совсем прямо – отсюда боли. Врач дал мне костыли: «Ходи, пока не уйдет боль». Разумеется, с костылями в монастыре осилить каждодневную работу невозможно, и вскоре я снова оказался на ежедневном прошении милостыни - в варадзи (waraji, соломенные сандалии), не стоивших этого названия. Монахи передают свои варадзи, если они протекают, стоящему ниже в иерархии, так что ко мне попадала обувь давно развалившаяся.
Перед лицом всех этих мучений меня поражало смирение, с каким японцы проходили эту суровую школу. Не сопротивляясь несправедливому обращению с ними старших монахов, говорили: «Теперь я понимаю, через что прошли сами старшие монахи пару лет назад». Или: «То, что мы здесь терпим, тяжко, но ещё труднее обязанность причинять всё это кому-то другому». Казалось, они почти жалели старших монахов, становясь на них место.
В Сайфукудзи нас во всех смыслах доводили до грани выносимого. Проще, чем в Антайдзи, было одно - работа. Обычно я помогал в саду и иногда рубил дрова – правда, здесь били, если я что-то делал не так. Поэтому я всегда был готов сорваться с места, чтобы каждый миг сделать именно то, что от меня ожидалось. Приходилось читать мысли и действовать мгновенно: не терпели ни одного неверного движения или лишнего слова.
Но каким бы бесчеловечным это ни выглядело, появлялась возможность отринуть всё лишнее . Я теперь уже не понимал, на что жаловался в Антайдзи. По сравнению с этой жизнью, там всё было замечательно. Но даже в Сайфукудзи я больше не жаловался. Если пока я мочился в туалете, по другую сторону окна замечал капельку росы, в которой сияли лучи утреннего солнца, то был бесконечно благодарен: «Я живу!»
В юности это было самым сложным: «Я живу, но зачем, почему?»
Теперь этот вопрос стал вдруг неважным. Я живу, и что может быть лучше?
В Сайфукудзи возникла уверенность: ничто не причинит мне вреда, даже смерть не представляет собою угрозы. Наконец-то мне открылся смысл слов моего учителя: «Ты ничего не значишь!»
В несчастье будь просто несчастным.

И когда ты умираешь, то просто умирай!

- Рёкан, японский поэт Дзэн, 1758-1831 -

Мне стало легче. К тому же весной приняли нового монаха, теперь он стал баттаном. Но теперь в мои обязанности вошло поручать ему всё то, что раньше делал я сам. Это было не всегда легко, монахи оказались правы: не так больно терпеть самому, чем требовать этого от другого. Но общее настроение в монастыре смягчилось. Казалось, японское лето с 40-градусной жарой, уравняло всех. Даже старшие монахи не могли укрыться от изнурительной духоты, действовавшей как сауна: мускулы расслаблены, тело и ум не так напряжены. Поэтому в тот период насилия было меньше.
В конце лета мне надо было решить: остаться в Сайфукудзи на вторую зиму, или снова пуститься в путь. Я планировал пожить в монастыре Риндзай по меньшей мере полгода или год, а когда этот срок истек, мне захотелось остаться подольше.
Но я ушёл. Одной из причин было то, что и через полгода не исчезли боли в большом пальце на ноге. Но важнее было то, что я мало полезного видел в жизни старших монахов. Их задача – понукать новичков. На меня этот метод подействовал, я сокрушил стену. Но молодые японцы выдерживали это только чтобы сделаться священниками, а не ради просветления. С лицензией в кармане они возвращаются в храмы своих отцов и больше никогда не будут практиковать дзадзэн. Когда сегодня я иногда встречаю своих тогдашних собратьев-монахов, они кажутся лишь своей тенью, а совместная жизнь и страдания в Сайфукудзи - только блеклым воспоминанием.